— Вы могли бы и постучать, прежде чем войти.
— Верните мне все, что вы украли, — сказал он.
— Я ничего не крала, я только перенесла мебель. Всего несколько вещей, я вас уверяю.
— Об этом мы поговорим позже, — ответил сухо Ландрекур. — Сейчас же я прошу вас отдать мне только губную помаду для дня, пудру для вечера, духи…
— Для раннего утра, — продолжила Жюльетта.
— Вы смеетесь надо мной. Это уж слишком.
— Вовсе нет, я лишь предполагаю.
— Отдайте мне эти вещи, быстро, быстро.
— А вы мне их вернете?
— Да, да, то есть я хочу сказать, нет, нет.
Жюльетта, лежавшая в шезлонге в двух шагах от Ландрекура, который пытался разглядеть ее в узкой полоске света, спросила:
— Вы страдаете?
— Да, я страдаю. Отдайте мне эти вещи.
— Что ж, хорошо! Посмотрите туда на столик, рядом с вами, справа. Вам нужно только протянуть руку. — Она замолчала, потом повторила: — Протяните руку, там, там, — протяните руку.
Он нащупал рукой губную помаду.
— Губная помада, — сказал он.
— Вчерашняя, — уточнила Жюльетта.
— А вот и пудра.
— Позавчерашняя.
— И духи.
— Давно ушедшего прошлого.
— И моя зажигалка, — добавил он, кладя ее в карман.
— О! Что касается зажигалки, то не могли бы вы принести мне что-нибудь, чтобы здесь был свет. А то в темноте мне тоскливо. Подумайте обо мне.
Ландрекур, уже уходя, обернулся:
— Что? Подумать о вас? Увы! Вы просто вынуждаете меня думать о вас! Увы! Вы вынуждаете меня думать о вас против моей воли. Возьмите свечи, они на лестничной площадке, — и он закрыл за собой дверь, но она тут же ее открыла и тихим голосом спросила:
— Эй! Эй! А спички.
Секунду он колебался, возвращаться ли ему назад или нет, но, боясь опоздать, считая опрометчивым задерживаться дольше, он побежал в бельевую, бросил косметику Рози в ее несессер и отнес несессер вместе с чемоданами к ней в комнату. Она сидела перед туалетным столиком и стучала по краю его расческой. При его появлении Рози резко обернулась.
— Ну и как? — спросила она.
— Прекрасно! Посмотри, — ответил он, поставил несессер на софу, предоставив ей самой искать в нем свои вещи, а сам, отойдя в сторонку, стал наблюдать за выражением ее лица, на котором, по мере того как она находила то, что считала уже потерянным, гнев постепенно сменялся смущением. Какое-то время, склонившись над несессером, она не произносила ни слова, не смея ни пошевелиться, ни заговорить, ни особенно посмотреть в глаза Ландрекуру, который тоже хранил молчание. Когда же она, наконец, встала, то это было для того только, чтобы спрятаться в его объятиях и подставить свое лицо со следами смущения и раскаяния его поцелуям.