— Как мне все надоело, кто бы только знал!
Генерал не лукавил, он действительно, оставаясь один на один с собою, чуть ли не выл, как голодный волк на луну, от свалившегося на его плечи неподъемного министерского поста, погоны с зигзагами да царским вензелем словно отлиты из раскаленного чугуна.
Власть хороша, если только живут всласть — такой каламбур ходил в его времени. Но становится чудовищной ношей, когда абсолютно не нужна, когда душа противится и вызывает резкое неприятие и отторжение. Сейчас он, как никогда, понимал Михаила Александровича — царский скипетр и держава являлись не менее тяжелой ношей, от которой монарх всегда горел желанием поскорее избавиться.
— Нет уж, попала собака в колесо, так пищи, но беги!
Представив себя и Мики этой несчастной собакой, Арчегов хрипло рассмеялся — сравнение подходило как нельзя лучше. Он не рвался к власти, ибо знал, что от нее одни идут напасти — эту тяжелую ношу ему другие с удовольствием взвалили на плечи, ибо выбора тогда не было. И сейчас она стала для Константина Ивановича тем чемоданом без ручки, который нести трудно и бросить жалко.
Вправе ли он так резко менять историю своей родины? Этот вопрос все чаще и чаще приходил на ум. Он знал четко: любое изменение истории — это новые и новые потоки крови, смерть тысяч тех людей, что остались жить при прежнем раскладе.
Одно соображение немного успокаивало — гораздо большее число тех, кто должен был погибнуть в кровавой круговерти гражданской войны, стать жертвами построения социализма с «человеческим лицом» (причем не зная, что под этими словами скрываются кровавые дела и омерзительная порою харя), разменной монетой при достижении государственных целей, главным образом тех миллионов, что погибли в горниле новой мировой бойни, — должно было теперь выжить.
Именно к этому он стремился всем сердцем, только потому тащил эту ношу, не находя себе покоя ни днем, ни ночью. Россия должна стать другой — это Константин знал четко. Социалистический эксперимент не дал стране ничего, как ни парадоксально прозвучит, хотя достижений было много. Такое отрицать бессмысленно, ибо оно противоречит правде.
Только вот критерий «стоимость — эффективность» здесь подходил как нельзя лучше. Вернее, хуже. И не дал потому, что миллионы людей, не согласных с коммунистической идеологией, были безжалостно истреблены. А ведь такое избиение не могло не сказаться на будущем. И сказалось, еще как обернулось и аукнулось.
Среди жертв миллионы рачительных хозяев, тех кулаков и середняков, попавших под коллективизацию и страшный голод тридцатых годов, когда пшеницу гнали на экспорт за бесценок, лишь бы купить оборудование для производства танков. Итог же страшен — сломав хребет крестьянству, выморив голодом целые районы и области, все эти танки, построенные с неимоверными лишениями, буквально испарились в июне 1941 года.