— Ку-уда? — закричал Иван. — Коля, держи молодую смену, а то удерет!
После этого собрание закончили быстро. Зарян поздравил Велика от имени всех, потом каждый пожал ему руку.
Им овладело настроение торжественной радости, значительности случившегося в его судьбе. И все же остался в душе какой-то неприятный осадок — от спора.
Дома Велик застал Таню и Манюшку. Таня сидела у окна, загораживая спиной бутылку с молоком, стоявшую на подоконнике: Манюшка лежала на печи, виднелся только ее затылок.
— Велик, она опять принесла молока, как будто мы нищие, — пожаловалась Манюшка. — Я ее выгоняю, а она не уходит.
— Ну ладно, нынче пускай, — милостиво разрешил он. — Нынче сразу три праздника.
— Поняла? — обрадованно воскликнула Таня. — Я ж тебе говорила.
Манюшка ничего не ответила, только передвинула голову в темноту — в знак протеста.
— Ну что, приняли? — спросила Таня, оглядывая Велика с ног до головы, как будто искала на нем какую-то отметину нового его положения.
— А ты как думала! — хвастливо ответил он и крутнулся на одной ноге. — Вот вам и шибздик!
Перед Новым грдом в школе прошел показательный суд над Кулюшкой. Класс был набит до отказа. Велику удалось захватить место на подоконнике, и судебное действие было ему видно. Правда, слышал он не все, особенно когда говорила судья — у нее был тонкий и тихий голос.
Кулюшка сидела отдельно от всех, и за спиной у нее стоял милиционер. Она напряженно, стараясь не пропустить ни единого слова, слушала, что говорят прокурор, защитник, свидетели, как будто ждала какого-то самого главного, самого нужного слова, и уголком платка вытирала слезящиеся глаза. На вопросы отвечала охотно и с таким видом, словно хотела втолковать: ну, вот видите, а меня почему-то арестовали.
— Подсудимая, расскажите, как было дело.
— А так и было: как Филька нарядил меня перелопачивать зерно, и я подумала: гляди, девка, может, другого такого раза и не будет — бригадир-то первый раз на зерно меня нарядил, так, может, и последний.
— Значит, преступный умысел возник у вас еще до того, как вы приступили к работе?
— А… это я не знаю. У меня детишки уже забыли, как он пахнет, хлебушка-то. Ходят зеленые и исчезлые, как тени. А меньшенькая уж и не ходит. Должно, отойдет. Я и подумала: возьму горстку…
— У вас изъяли три килограмма восемьсот грамм ржи.
— Я не вешала, может, и столько.
— Вы знали о том, что зерно семенное?
— Дык как же — знала. Все остальное-то свезли в район, сдали.
В толпе рядом с Великом все время слышался приглушенный говорок, комментирующий происходящее:
— Эх, сама себя топит! Говорила б: не знала, мол, и вообще все случайно вышло…