А его обычно слушались.
Помнил я, что и после школы какие-то приятельские отношения у них сохранялись, но больше не помнил ничего и, заезжая к Сергею в последние годы, о Женьке Перепахине не слышал ни слова.
— Очень смутно, Полина Антоновна.
— Я его утром у пивного бара видела. Там перед открытием вечно алкаши топчутся.
Бар, а точнее обыкновенная забегаловка, которую назвали баром, чтобы цену на пиво повысить, находился рядом, за углом. Но при чем тут Женька Перепахин?
— Разве он бывал у Сергея?
— Бывал. Отогревался у огонька.
— Кто ж он такой сейчас?
— А леший его знает. У него каждый раз то работа новая, то жена. И гонят отовсюду. И с работы, и из дому. Пропащий человек.
«Удивительно… Умный, самоуглубленный Сергей и никчемный, «пропащий» Женька. Что общего?..»
— Вы думаете, Сергей Ильич мог его ждать? С коньяком? — спросил Игорь Николаевич.
— Он без приглашения являлся. Постучит: «Здравствуйте!» «Здравствуйте!» — «Сережа дома?» — «Дома». — «Я на минутку». И сидит допоздна. А коньяк он не пил. Он из тех, что эту, как ее, бормотуху хлещут.
Полина Антоновна потянулась, чтобы долить чаю Игорю Николаевичу, но он перекрыл стакан ладонью.
— Спасибо. Очень хороший чай. А больше вы никого не встретили?
— Нет.
— Ну, и за это спасибо.
Игорь Николаевич встал.
— Пора мне.
— Как же мы узнаем?..
— Ваши координаты мне известны, а свои я оставил Николаю Сергеевичу. Он поживет тут немного с вашего разрешения.
— Рада буду.
— Всего пока доброго. Крепитесь.
Она проводила Игоря Николаевича, вернулась и развела руками.
— «Крепитесь!..» А что ж остается? Буду. Жить-то осталось всего ничего. Но пока жив, о живом нужно… Как думаешь, не наврала я лишнего?
— О чем вы?
— Да о Женьке этом.
— Никогда не мог понять, как у человека на человека рука поднимается.
— Да уж сам видишь. — И добавила тихо: — И не такое бывает.
— Насколько я помню Перепахина…
— Не о Женьке речь. Ну его совсем. Приспичило опохмеляться проклятому. А у меня душа не на месте.
— Из-за Перепахина?
Она посмотрела на меня прямо.
— Думаешь, совсем старуха из ума выжила? Горе такое, а она о пустом человеке печется!
Приблизительно так я и думал.
— Игорь Николаевич показался мне человеком опытным и разумным. Так что нет оснований…
— Беды ждать? У каждой беды свое основание. Разве я сегодня ждала?
И тут, впервые, опустив голову на сжатые сухие кулаки, она заплакала. Чем мог я утешить эту старую женщину? Что ей были сейчас слова, самые искренние, самые сочувственные? Ведь нет Сергея…
В мою жизнь он вошел в школьные годы. Они же послевоенные, трудные и счастливые. Трудные потому, что не зажили раны, счастливые потому, что какими же им еще быть после всего пережитого? Хотя, по справедливости, я был более счастливым, чем Сергей. Мои родители остались живы, а его погибли. Произошло все обратно здравому смыслу. Его отец и мать были значительно старше моих по возрасту, призыву не подлежали. Напротив, отец — крупный специалист — был своевременно отправлен в тыл вместе с семьей, а мои ушли на фронт. И вернулись. Отец израненный, мама, поседевшая в плену. А эшелон, в котором уехал Сергей, разбомбили.