Снег грязный, пористый, землистый. Неожиданно началась оттепель. На прудах стал таять лед, и они превратились в грязные лужи. Под живыми изгородями то там, то сям еще сохранились полосы нерастаявшего снега — как будто кто-то забыл убрать рваные простыни. Грустно, похоже на белье из придорожной гостиницы, на тряпки, набросанные на открытые раны страждущего.
Все, чему снег придал благородный вид, явило свое истинное лицо: нищета, уродливые рубцы, грязные лохмотья, плохой вкус. Слишком много плохо подходящих друг к другу цветов: трава рыжая, ели зеленые, небо желтое — этакое произведение художника-фовиста, яркое и безвкусное. К счастью, радио обещает нам новое похолодание. Возвращение желанного снега…
Сейчас дороги уже очищены, телефонные столбы, которые опрокинула буря, поставлены на место, я снова «соединена с миром». Но мне все равно: я усовершенствовала свои капканы. Теперь в пустующий кабинет мужа я тоже поставила автоответчик. В Нейи в нашей гостиной автоответчик отправляет абонента к автоответчику пустующего кабинета («этот аппарат не отвечает», он просто перестал отвечать на ложь), который в свою очередь настоятельно рекомендует звонящему попытать счастья, позвонив в Комбрай, где ему тут же советуют перезвонить в Нейи. Засов опустился. Мои соединенные между собой автоответчики переговариваются между собой. Я в этом разговоре больше не участвую.
* * *
Я обращена в пепел. Ведь не может же куча пепла снять телефонную трубку и начать болтать? Не может же прах сообщать о том, как себя чувствует! Я — пепел. И тем не менее я продолжаю изводить себя. Прах, пыль? Нет, пылающий факел! Жаркий пламень, которого кормит досада, ревность. Вот почему я молчу: не могу же я, в конце концов, признаться, как какая-нибудь девчонка, что «мой любимый» побил меня, разлюбил, но я бы хотела сохранить его! Впрочем, как говорить? Как говорить и не визжать? «Замолчи, Катрин, ты говоришь слишком громко, ты слишком громко смеешься, ты слишком живая, ты слишком ярко горишь!» Ну да, да, я горю, и мне хочется кричать! Разумники делают мне большие глаза: «Не забывай о достоинстве!» Разумники любят меня только тогда, когда на мне намордник: «Замолчи, Катрин!»
Хорошо, я буду молчать. Я молчу. Я молчу, потому что говорить разучилась: каждый раз, когда мне хотелось бы сказать «я тебя люблю», уста мои произносят «я тебя ненавижу». Меня снедает ярость и беспокойство, мне стыдно самой себя, мне жалко саму себя: я ищу по всему дому письма, забытые фотографии. Он наверняка должен был оставить и в этом доме любовные записочки, открытки, которые больше не помещались ни в каталожном ящике в Провансе, ни в секретере в Париже. Я ищу голубые письма на роскошной бумаге… Как жаль, что я положила на место те, что мне принес сын! Что я разорвала фотографии, сожгла посадочные талоны, туристические проспекты, счета отелей! Не эти доказательства измены должна была я предать огню, а его самого, самое ее: «Несите в его лагерь факелы, убейте его соратников, убейте же и его дитя, обратите в пламень палубы его кораблей, бросьте туда сына, отца, весь народ его и меня самое!»