— Здорово... — выдохнула Алина, когда смогла заговорить.
— Это что-то новенькое, — прищурился Виктор Ильич. — Манера совсем не твоя. Ты никогда так не писал.
Алина перевела на Глеба сияющие глаза. Глеб в ответ слегка приобнял ее за плечи.
— Нравится?
— Не то слово!
— Мальчики! — раздался из коридора голос Тамары. — Все уже готово!!! Пора к столу! Игорь, тут к тебе гости пришли!
— Иду! — отозвался Игорь и повернулся к Сергею. — Потом доиграем. Глеб, нарды не убирай.
Художники двинулись за Игорем следом. В мастерской остались Глеб и Алина.
— Неужели я действительно такая? — Алина не отрывала глаз от портрета.
— Ты еще красивее на самом деле, — улыбнулся Глеб и легко коснулся ее щеки ладонью. — Ты удивительно красива...
Его лицо приблизилось к ее лицу. Алина увидела совсем близко его глаза, которые лучились безграничной нежностью, паутинку морщинок, разбегающихся к седым вискам, две глубокие складки на переносице. Глеб осторожно и очень нежно коснулся губами ее губ. Алина помедлила мгновение, потом закрыла глаза и положила руки ему на плечи. Первый их поцелуй длился долго. Глеб целовал ее нежно и умело, как не целовал никто и никогда, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не прижать ее к себе, чтобы не спугнуть ту доверчивость, с которой она раскрылась ему навстречу...
Скрипнула дверь, Алина отстранилась, пряча пылающее лицо.
— Ну вы где там? — На пороге мастерской возникла Тамара. — Только вас ждем.
— Идем, идем, — отозвался Глеб и повернулся к Алине. — Портрет твой. Первый, но, я думаю, далеко не последний...
...Шумное застолье гремело вокруг, произносились тосты, поднимались рюмки, звучала музыка, а Алина не сводила счастливых глаз с сидящего рядом с ней Глеба. Все происходящее казалось ей сказкой, в которой, кроме нее и него, никого не было... Он легко касался ее руки кончиками пальцев и был несказанно счастлив. Эта девочка, сидящая рядом, вернула ему то, что он так долго и напрасно пытался обрести, — желание жить и веру в себя... В самый разгар веселья они дружно переглянулись и незаметно выскользнули из мастерской Игоря.
Глеб усадил ее в кресло, достал из холодильника бутылку вина и устроился на стуле рядом. Алина смотрела в его сияющие глаза, и у нее слегка кружилась голова от счастья.
— Мир очень несовершенен. И каждый пытается исправить его в меру своих способностей. Кто-то пишет картины, кто-то — книги, а кому ничего не дается, тот спивается или сходит с ума... Ты молодая, и у тебя все еще впереди, и нет этого страшного чувства невозможности что-то исправить или прожить заново... Когда я был моложе, мне казалось, что моя жизнь — это чистый белый холст, на котором я могу нарисовать все, что угодно, и это должно быть очень здорово, потому что это моя жизнь и я ее рисую... И только недавно я начал понимать, как много написано зря, но эти линии не уберет никакой мастихин, их невозможно затереть или уничтожить... Можно только порвать холст... Чего-то в этой жизни я, конечно, добился, мне грех жаловаться, но до твоего появления я не знал, что главное не в этом...