Я оглядываюсь, чтобы понять, куда попала. Крашеные в светло-коричневый цвет стены с нацарапанными кое-где нецензурными выражениями, бетонный пол, замурованное окно, одна лампочка на побеленном потолке и двухъярусные кровати возле стены. Ага, вот и источник монотонного стука. На верхней наре — кажется так в тюрьме называют эти полки — в самом углу, прижав к груди колени, сидит молодая женщина. Ее голова, с такими же светлыми и спутанными волосами, как у малыша, раскачиваясь как маятник, с одинаковыми временными интервалами ударяется о стену.
— Это твой ребенок? — обращаюсь к девушке, внешне похожей на мою ровесницу.
Вместо ответа она продолжает биться головой о стену. Может, девушка уже оглохла от ударов? Или сошла с ума от прерывающегося только на вдох детского крика? Я подхожу к колыбельке, но стоит рукам потянуться к ребенку, как девушка тут же приходит в себя.
— Не трогай! — ее крик перекрывает даже вопль малыша.
— Значит, твой, — сама отвечаю на свой вопрос я. — Он же мокрый, неужели не видишь? Надо переодеть.
Она равнодушно отворачивается к стене и продолжает дубасить ее лбом. Я беру на руки ребенка. Он тут же замолкает, как будто только этого и ждал. Доведенными до автомата движениями переодеваю его в сухое. Когда я вышла за Олега, Катя была слишком большой, чтобы менять ей пеленки, поэтому в семейной жизни навык мне не пригодился. Ухаживать за детьми я научилась в интернате. Воспитательницы с радостью перекладывали на нас такие обязанности. Старшие девочки брали шефство над малышами. Каждая выбирала себе по одному и называла его своим ребенком. Старалась урвать для сыночка или доченьки самое лучшее. Тем малышам, которым не доставалось «мамочек» приходилось несладко. Мне было их особенно жалко, поэтому я возилась именно с такими. Кажется, этому мальчику тоже не повезло.
— Ты его грудью кормишь? Он голодный.
На этот раз ребенок начинает тихонько хныкать. Мать оборачивается на плач и протягивает руки. Я подаю ей малыша и сажусь снизу. Как хочется завалиться и проспать до следующего утра. Голос совести останавливает голову на полпути к подушке. Ничего, кровать все равно слишком жесткая, а по наволочке ползают крошечные черные клопы. Лучше доведу дело до конца, а потом придумаю, как отдохнуть и не делить ложе с насекомыми.
— Ты здесь за что?
— За мужа, — забота о ребенке, кажется, вернула девушке дар речи.
— Убила его?
— Нет, — доносится сверху нервный смешок. — Он открыл свое дело и что-то напутал с налогами.
— И ты согласилась за него отсидеть? С ребенком?!
— Ни на что я не соглашалась. Он меня не спрашивал. Оформил на мое имя все бумажки и даже не сказал.