— Что за бред ты несешь?! — хватается за голову следователь. — Какая еще справка? Причем здесь инвалидность?
— Вот, смотрите, — указываю пальцем в заинтересовавший меня фрагмент фотографии. — На шее четко видны следы пальцев. Для того чтобы удержать Катю, убийца, стоя сзади, схватил ее за шею правой рукой, а левой ударил непонятным предметом.
— Ты решила рассказать, как убила падчерицу?
— Не могла я ее убить, из-за перенесенной в детстве травмы. Моя правая рука не способна сжаться настолько, чтобы оставить синяки на шее ребенка. Я могу согнуть только кончики трех пальцев — среднего, безымянного и мизинца. А на фотографии явно видны следы от большого и указательного пальцев.
— Откуда мне знать, вдруг ты врешь?
— Говорю же вам, у меня есть справка об инвалидности, еще об этом написано в моей больничной карточке. Я чисто физически не могла оставить такие синяки на шее Кати. Значит, это сделал кто-то другой, — медленно выдыхаю и откидываюсь на спинку стула.
Следователь, открыв рот, продолжает изучать фотографию.
— Возьми ручку в правую руку, — поднимает на меня полный надежды взгляд.
— Я ею даже кружку удержать не могу, не говоря о том, чтобы писать.
Лицо следователя сереет и окончательно теряет какое-либо выражение.
— Подпиши протокол, — пододвигает ко мне бумагу. — На каждой странице.
Соглашаюсь, лишь бы скорее отсюда выбраться.
— Теперь я могу идти?
— Куда идти? — на лице следователя снова появляется улыбка. — Твои показания, как и любую другую улику, надо проверить. К тому же, хватала свою падчерицу за шею или нет, это еще не доказывает, что ты ее не убивала. В своих показаниях ты сама призналась, что ударила ребенка.
— Я призналась?
— Да, ты, — в голос смеется он. — Повелась на бумажку от судмедэксперта. Я ее сам полчаса назад на компьютере напечатал.
— Не может быть. Я такого не говорила!
— Как же не может быть? Вот, смотри, — протягивает мне протокол следователь.
— Где?! — наклоняюсь и выхватываю бумагу из его рук.
В миг от злосчастной записки остаются одни лоскутки.
— Что ты делаешь?! — машет руками следователь.
— Выбрасываю мусор, — еще раз для подстраховки рву остатки протокола и высыпаю бумажное конфетти в мусорное ведро.
Как же я устала! Нервное напряжение и бессонная ночь дают о себе знать. Тело ноет, сознание то и дело отключается, но через мгновение я прихожу в себя. Самое заветное желание сейчас — десять часов сна в удобной кровати. Об этом не стоит даже мечтать по дороге в камеру. Темно-зеленая краска на стенах и коричневые, выстроившиеся в ряд двери, быстро возвращают к действительности. Я останавливаюсь возле одной из дверей и ожидаю увидеть за ней все, что угодно, кроме того, что на самом деле предстает перед моими глазами, когда меня впихивают в камеру. Белокурый малыш с зареванным личиком испуганно смотрит на меня из коричневой колыбельки. Дверь за мной с грохотом закрывается, сквозняк шевелит спутанные кудряшки на голове ребенка. Рот мальчика растягивается, но вместо улыбки на личике появляется обиженная гримаса. Пронзительный вопль, удвоенный эхом, заполняет камеру. Звон в ушах выгоняет последние здравые мысли из моей головы. Глухой монотонный стук усиливает эффект. Что это, камера пыток?