Сходные соображения породили в начале XX века большевизм — готовность провести социалистическую революцию в стране, где созрели ещё далеко не все условия для социализма. Легальные марксисты предлагали пассивно ожидать этого созревания. Социал-демократы — в том числе российские меньшевики — считали возможным влиять на условия хозяйствования только мирными методами вроде организации профессиональных союзов и давления через них на предпринимателей. Большевики же рассудили: располагая политической властью, можно использовать всю мощь государства, чтобы напрямую и целенаправленно — значит, с наибольшей возможной скоростью — формировать недостающие для социализма предпосылки.
При всей сложности отношения к большевизму в целом и российским результатам его деятельности в частности следует признать: идея сработала. В нашей стране действительно удалось построить социализм в максимально возможной в тот момент (с учётом ограниченности тогдашних технических возможностей планирования) степени. Заметное отставание Российской империи по многим ключевым показателям от других ведущих стран было преодолено за очень малый по историческим меркам срок, а на некоторых важных направлениях мы вырвались вперёд так значительно, что и через четверть века после отказа от целенаправленного развития этих направлений сохраняем превосходство. Причины же нашего возврата к рынку при всём их многообразии почти не связаны с тем, что движение к социализму началось ещё до того, как для него создались все необходимые условия без исключения.
Если надстройка может столь радикально воздействовать на базис — очевидно, не столь значительные влияния и подавно возможны.
Например, узнав по сведениям таможни об импорте, что в стране сложился дефицит какого-то нужного товара, государство не обязано дожидаться, пока невидимая рука рынка[107] создаст собственное производство этого товара, а вложить в него казённые средства и затем «отбить» их то ли последующим доходом от продажи готовой продукции, то ли приватизацией (по адекватной цене, а не махинациями вроде залоговых аукционов, когда перспективные предприятия продавались государством банкам за деньги, самим же государством помещённые в эти банки) уже налаженного производства.
Рыночный механизм, как показали многие весьма различные экономические теории, не в состоянии адекватно решить проблему экстерналий — выгод для тех, кто не платит за возможности, предоставляемые каким-либо объектом или процессом. Например, если вырастить зелёную лужайку перед своим домом, выделяемым ею кислородом будут дышать и соседи (в американских пригородах обычно все жители выращивают одинаковые газоны, дабы никто не мог пользоваться тем, к чему сам не причастен). Работодатель, оплачивающий курсы повышения квалификации своих работников, рискует, что после этих курсов они уйдут на другую работу, более соответствующую их новообретённым возможностям, и, в сущности, унесут с собою затраченные им средства. Плодами научных исследований и подавно пользуется весь мир, а не только те, кто за эти исследования заплатил. Собрать же плату за созданные новые возможности удаётся далеко не всегда. Платные автодороги и городские парки организовать несложно — но если мы сделаем платными научные библиотеки, всё равно вряд ли наберём деньги, адекватные расходам на исследования, чьи результаты отражены в журналах, не говоря уж о деньгах, полученных за новые идеи, порождённые чтением этих журналов. Поэтому единственный адекватный способ финансирования работ, порождающих значительные экстерналии — из общественного (и прежде всего государственного, ибо государство — инструмент решения задач, важных всему обществу) кармана.