Например, первые нефтедолларовые фонтаны, щедро оросившие СССР после арабского нефтяного эмбарго конца 1973-го, и впрямь обернулись импортным продовольствием и ширпотребом в магазинах многих наших крупных городов. Но немалая их часть воплощена в тысячи межконтинентальных ракет и десятки тысяч боеголовок. А последующий опыт показал: для надёжной обороны страны от внешней опасности хватило бы и десятой доли этого арсенала.
Не меньше нефтедолларов ушло на десятки тысяч танков. Тут, впрочем, военное обоснование было. Генштаб вычислил, сколько танков будет уничтожено ядерными ударами НАТО, и добился такого их изобилия, чтобы до атлантического побережья докатилась должная доля советской броневой лавины. Это оказало на западные горячие головы куда большее отрезвляющее воздействие, чем неотвратимость ядерного возмездия: гарантированное взаимное самоубийство может и не состояться именно вследствие взаимности, а вот оккупация Западной Европы была осуществима и технически, и психологически.
А вот какую пользу принесли нам и всему миру десятки миллиардов, ушедшие на вооружение экзотических режимов, обещавших взамен полюбить нас и заняться строительством социализма — сказать сложно. Хотя бы потому, что оба эти обещания, как правило, оставались невыполненными.
Главным же последствием нефтедолларового изобилия оказалось окончательное свёртывание косыгинских реформ — второй (после ленинской Новой Экономической Политики) попытки сформировать эффективный рынок под строгим политическим контролем ради соблюдения социальной справедливости. Ещё лет через десять ту же идею воплотил в Китае Дэн Сяопин. А мы так и остались на месте, постепенно заменяя импортом естественную убыль продукции собственных — практически не обновлявшихся (в 1975–85-м годах львиная доля амортизационных отчислений промышленности перечислялась на финансирование оборонных производств) — предприятий. Когда очередное (по многим сведениям — искусственно спровоцированное, но на самом деле и естественных причин вполне хватало) колебание нефтяной конъюнктуры вышибло топливную подпорку из-под отечественной экономики, выяснилось, что иных устоев у страны давно уже нет. Лихорадочная попытка возвести временные крепления — так называемая перестройка — результатов не дала: Союз рухнул.
В уменьшенном масштабе то же самое повторилось и в эпоху гайдарономики. Скромное благополучие, поманившее нас в 1995–1997-м годах, покоилось на очередных всплесках нефтяных цен, распродаже остатков государственных предприятий да ещё на безудержном заимствовании. Распорядиться этими — не столь уж малыми — деньгами, вероятно, можно было и хуже, чем удалось тогдашнему правительству. Но, судя по размаху последствий августовского обвала, вряд ли намного хуже.