Он вздохнул и перевернулся — набитый конским волосом матрас впивался в тело, как шипы Железной Девы. Кто мог уколоть его отравленной иглой? Да кто угодно — он целый вечер просидел в таверне, которая кишела народом. За кувшин доброго вина, звонкую монету или просто ради шутки любой мог согласиться кольнуть булавкой скульптора — его неведомому врагу не было нужды наносить укол самому.
Простыни напитались разлитой в воздухе влагой, казались липкими на ощупь. Он мысленно чертыхнулся, напоролся взглядом на распятие, перекрестился и вполголоса попросил прощения за эдакое непотребство. Кому пришло в голову избавиться от него?
О том, что отец Джироламо вынудил его участвовать в поисках «нагого душителя», мало кто знает.
Тем более он еще не успел вызнать ничего стоящего внимания…
Стоп! Он уже знает. Микеланджело бросило в пот — он знает, что подлинная, античная статуя Вакха уцелела. Беда, что о проклятом изваянии знает не только он один, а еще целая прорва народу. Его записка к Филиппе исчезла, теперь одному языческому богу известно, сколько народа успело прочитать этот листок.
* * *
…Сон услужливо завертел его в хороводе лиц: хмурил брови правовед Таталья, два лекаря весело отплясывали в компании мертвецов, скелетов и тощей синьоры Косма на крыше чумного барка, сержант из городской стражи скалил желтые кроличьи зубы, за его спиной корчились от хохота подмастерья. Над всем этим веселым безумием проплывала фигура святого отца Джироламо, огромная и темная, как грозовое облако…
* * *
Он проснулся, резко сел на койке и встряхнул медный колокольчик. Кубикула, галерея и весь мир кругом наполнились пронзительным металлическим звоном.
* * *
Серый свет утра застал синьора Буонарроти в монастырском саду, компанию ему составляла сестра-ключница. Добросердечная женщина накормила его простым, но сытным завтраком и теперь с гордостью демонстрировала свои владения. Он бродил по аллеям, обсаженным кипарисами, дивился покою и тишине. Среди вечнозеленых кустарников и голых мокрых ветвей мелькали белые уборы монахинь и серые платья сестер-мирянок, хлопотавших по хозяйству. Дорожки были тщательно выметены, кусты выстрижены с большим тщанием, в декоративных прудиках плескались золотые рыбки.
На мраморной скамье восседала сестра в компании двух девиц в одинаковых простых платьях. Одна мрачно поглядывала исподлобья, другая же имела выпуклый лоб и нестираемую улыбку деревенской дурочки. Монахиня молча следила за тем, как девушки плетут корзины, иногда поправляла их. Выходило совсем неплохо. Некоторые душевнобольные, объяснила ключница, способны перенять простые, механические навыки. Сестры обучают их плести корзины, расписывать красками посуду или мастерить искусственные цветы на продажу, чтобы несчастные имели собственный заработок и не были в тягость родне. Немало таких, что стараниями матушки-настоятельницы приспосабливаются к жизни достаточно, чтобы вернуться к своим семьям. Но большинство несчастных обречено оставаться в монастырском доме презрения до конца жизни. В этом нет никакой беды — убогим живется здесь лучше, чем в родном доме!