На самом деле, в противоположность маминому обещанию, чем дольше я жила в Шанхае, тем сильнее скучала по Штатам, может, еще и потому, что чувствовала: я потеряла Софи как соучастницу по преступлению теперь, когда она превратилась в такую энтузиастку этого города. Или она просто решила, что больше не может со мной об этом говорить. Я гадала, что случилось бы, сядь мы тогда в самолет. Представляла нас в полете – мы крепко держимся за руки, с волнением обнимаемся, приземлившись в Атланте. Шок в голосе Аны, когда мы звоним ей из аэропорта. Мы садимся в родительский «фольксваген», на потертые кожаные сиденья, еще на шоссе видим, как возвращается к нам Атланта. С каждым новым днем в Китае я чувствовала, что вынуждена надевать личину благополучия, сурового выживания – перед мамой и папой и даже перед Софи, точно так же, как ежедневно надевала свою одежду.
Это был первый год. На второй год, по возвращении с летних каникул, проведенных в Штатах, я обнаружила, что Шанхай стал мне больше нравиться. В основном я получала удовольствие от наших семейных мероприятий. Прогулок по городу в выходные. Воскресных бранчей в «Хилтоне», где ты мог сказать шефу, как приготовить твою пасту, и выбрать крохотные тарталетки с шоколадным муссом – на заднем плане играл струнный квартет. Или порой от личного, восхитительного чувства, когда я гуляла самостоятельно в наступавших сумерках. В сгущавшейся темноте никто не мог сказать, что я иностранка, и я имела возможность наблюдать за городом никем не замеченная. Увиденное мной было прекрасно: язык пламени под огромным котлом с выпуклым днищем; старики, сидящие на открытой веранде в пижамах. Однако моим любимым зрелищем по-прежнему были медленно двигающиеся люди, как те, которых я увидела среди танцевавших бальные танцы на четвертый день нашего пребывания в Шанхае. С тех пор я узнала, что эти движения называются тайцзы. Я была уверена, что если бы научилась двигаться, как они, то могла бы замедлить всё настолько, чтобы стало хорошо. Лица их были сосредоточенными и одновременно отсутствующими. Они были так поглощены своими упражнениями, что, похоже, не видели меня, сидевшую на парковой скамейке и наблюдавшую за ними, а я тоже хотела вот так же утратить свое самосознание.
Это был год моего тринадцатилетия, настоящий подростковый возраст. Тогда я этого не знала, но Шанхай тоже переживал переходный период с повсеместными уродливыми стройками, период безумного ускорения роста. С тех пор я иногда думала, что, наверное, ощущала своего рода сочувствие со стороны этого города, который, подобно мне, понятия не имел, каким образом скрывать быстрое развитие, настолько же смущенный появлением окраин и исчезновением рисовых полей, как я своей растущей грудью и пришедшей менструацией.