С Колином мы продолжали видеться, но он стал лишь другом. После инцидента со щеколдой он ушел, потом, несколько лет спустя, вернулся, и мы опять некоторое время жили вместе. За это время он успел жениться, развестись, заиметь сына, который остался с его бывшей женой. Его застукали в чем мать родила, когда он, по его собственным словам, добросовестно вколачивал домработницу-испанку в бельевой шкаф. Та имела обыкновение наклоняться, не сгибая ног, и при этом не носила брюк. Он уверял, что это извечный мужской соблазн, противиться коему невозможно. Я поклялась никогда так не поступать — в клятве, собственно, и необходимости не было, поскольку почти всегда носила джинсы или леггинсы, — и велела Колину, пока он у меня живет, зажмуриваться, если доведется увидеть, как я подхожу к бельевому шкафу.
Но то, что он рассказал о последнем этапе своей семейной жизни, удвоило мою решимость избегать серьезных отношений. Колин смеялся, уверял, что, не выгони я его, он никогда не попал бы в подобную передрягу, а я думала — черта с два, обязательно попал бы, только случилось бы это с моей домработницей. Должна признать, его рассказ весьма взволновал меня — не из-за домработницы, а из-за шкафа. Около часа я забавлялась мыслью о возможности подобного развлечения, потом отмела ее. Забавляться буду — если вообще буду — позже, во всяком случае, после того, как Саския вырастет и вылетит из гнезда… И уж вовсе не обязательно развлекаться в тесном бельевом шкафу, уткнув лицо в стопку полотенец и задыхаясь от запаха стирального порошка.
Роджер был не из тех, кого привлекают бельевые шкафы, это уж точно. Полагаю, его определяющей чертой являлась благовоспитанность, его можно было женить на себе в любой момент. Но если вы не желали женить его на себе, он тоже не возражал. Он был скорее послушный, чем занятный, скорее надежный, чем желанный, но при этом добрый и терпимый, особенно по отношению к Саскии, которая, будучи по природе хорошей девочкой, не упускала случая поиздеваться над ним. И если эти его добродетели не озаряли мир ярким светом, то они, конечно же, служили отличной смазкой для вращения этого самого мира вокруг своей оси. Отношения наши не были бурными в постели и не искрились весельем. Они не имели ничего общего с тем, что заставляет сердце учащенно биться, кровь течь быстрее, а радость и отчаяние чередоваться в стремлении достичь равного партнерства… Нет. Никакого отношения к любви все это не имело.
Примерно в то время, когда началась подготовка к отъезду Саскии, меня начала обуревать какая-то тревога, придававшая всему новую окраску. Я объясняла это радикальной переменой, которая предстояла мне в жизни, — своего рода суррогатом менопаузы — и, обсуждая с Саскией подробности ее будущего путешествия, думала о миссис Мортимер, о ее завидном спокойствии. Я мечтала достичь такого же состояния, стать абсолютно самодостаточной женщиной, находящейся в полном согласии с самой собой, и так дожить до конца своих дней. У нее были ее коллекция, ее дом, повседневная рутина и приходящая домработница. Казалось, нет ничего, чего бы ей недоставало.