— Вы не представите меня своей жене, пока я не ушла? — с вызовом предложила она.
Он остановился, тоже бросил взгляд на васильковое платье и просто ответил:
— В другой раз. Сейчас она, кажется, очень занята.
— Джилл? — послышался голос у нее за спиной. Это был Питер Пайпер. — Джилл, а где Дэвид? Иди сюда, поговори с одиноким стариком-репортером. Что-нибудь присмотрела?
— Еще нет, — с улыбкой ответил за нее хозяин. — Но это можно исправить, если даму что-нибудь заинтересует. — Она ощутила, как мужчина чуть заметно сжал ей локоть. — Что ж, до свидания.
У Джилл екнуло сердце. Оглянувшись, она увидела, как человек в клетчатой рубашке, протискиваясь сквозь толпу, на миг обернулся и улыбнулся ей. Как непривлекательно выглядят седеющие рыжие волосы, отметила Джилл. По дороге домой у нее в голове вертелось: интересно, знает ли он римскую эротическую поэзию? Стал бы насмехаться над англосаксонскими именами? Глядя на прекрасные холмы, позолоченные заходящим солнцем, она чувствовала себя подавленной. Приключение! Разбежалась. Вместо этого завтра утром предстоит мучиться от похмелья.
Верити была не слишком любезна со своей Стеной в последнее время. Летом, когда дверь можно было держать открытой и кухню заполнял аромат кустарников, роз и душистого горошка, дело обстояло не так уж скверно. До самого начала осени все было ничего себе — она заканчивала сценарий, писала по заказу статьи «Удивительный мир массмедиа» и «Что произошло со всеми новыми писателями». Но когда сценарий и статьи были сданы, деньги положены в банк и образовалась куча свободного времени, она уже с ранних сумерек ощущала холодок приближающейся одинокой ночи. А с наступлением темноты впереди начинало призывно маячить северное сияние джина. И вместе с этим мерцающим свечением приходила пора длинных монологов, обращенных к тосканской пустоте.
— Ну, и куда же нам теперь себя девать, моя итальянская подружка? — допытывалась Верити, когда влажные дни августа сменились сентябрьским бабьим летом. Но, как бы ни прижималась она щекой, как бы ни гладила в тоске идеально ровную поверхность, та не предлагала никакого решения. В половине второго ночи мерцающее сияние добилось-таки своего: Верити напилась, но чувствовала себя по-прежнему безнадежно одинокой. До чертиков одинокой, как поведала она своей наперснице. И где же, в конце концов, Маргарет? Какой прок от нее как от родственно-одинокого существа, живущего на той же улице? Никакого. Абсо-черт-лютно никакого!..
— Ты ведь согласна, Стена, что она могла бы потратить несколько дней — даже неделю, — чтобы съездить со мной куда-нибудь? Так нет же. Какое там. Завела этого треклятого любовника, понимаешь, Стена, и сами теперь развлекаются. То туда съездят, то сюда, в выходные их днем с огнем не сыщешь — бешеная активность. Или кувыркаются в постели — когда я вижу, что у них в разгар дня задернуты шторы, я же понимаю, что… Не станет ведь она одна валяться в такое время в кровати. К тому же его машина стоит у дома. А я вот познакомилась на вечере радиостанции «Четвертый канал» с этим Хэрри, и он даже показался мне вполне ничего, пока после нескольких порций бренди не признался — слишком поздно, — что он деградирующий алкоголик… Как раз то, что мне нужно. Эх, что мне на самом деле нужно, так это чтобы в жизни моей повеяло чем-нибудь свежим и живым, что помогло бы мне самой очиститься, иначе — опять все по кругу. А когда я, между прочим, сказала Маргарет, что мы могли бы с ней вместе куда-нибудь съездить, она, старая кошелка, эдак жеманно ответила, что она бы, мол, с удовольствием, но, может быть, как-нибудь потом, потому что сейчас она собирается в Ним с этим хрычом, посмотреть на творение Нормана Фостера.