Мать зажмурилась, задетая отголоском давно забытого страшного воспоминания.
— А я знаю ответы?
— Конечно. Некоторые вопросы могут показаться тебе знакомыми, но так, как раньше, не будет. — Мысленно она взмолилась о том, чтобы ее обещание сбылось.
— Как раньше?
— Когда тебя забрали из дому и… обижали.
Так далеко отсюда. В Эдинбурге. В другой стране. В другой жизни.
Ее взгляд затуманился.
— Ничего подобного я не помню.
Жгучая, нехристианская ненависть поднялась внутри Маргрет, терзая ее как застарелая рана. Ненависть, направленная на тех, кто их предал — на кузена Джона Дана, на палача Джеймса Скоби, на них всех.
— Ты не помнишь, как тебя держали в тюрьме?
Не слушая ее — или не слыша — мать смотрела за окно, где по желтеющей траве на холмах бежала рябь.
— Нет. Не помню.
Она стиснула ее ладони, бездумно не заботясь о том, какими будут последствия, если мать разделит ее гнев.
— Ты не помнишь, какими они были жестокими? — Маргрет помнила. И, вспоминая, всякий раз задыхалась от ярости. — Как они били тебя, прижигали раскаленным железом, затягивали на твоей шее удавку и дергали за ее, пока ты, ослепнув от боли, не падала с ног, и в довершение всего раздробили тебе палец. Неужели ты этого не помнишь?
Мать не ответила. Только пожала плечами и покачала головой.
Сдавшись, Маргрет выпустила ее ладони из рук. Она перенесла столько боли, ужаса и лишений… Пожалуй, оно даже к лучшему, что ее память пуста.
И вдруг прикосновение. Мать тронула ее за подбородок.
— А нет ли чего-то, что мне хотелось бы вспомнить?
Чего-то, что мне хотелось бы вспомнить.
Она захотела, чтобы мать разделила ее ненависть, чтобы она тоже запылала тем праведным гневом, что обуревал ее саму. Но ради чего? После того, как она положила столько сил на то, чтобы дать матери спокойную, защищенную жизнь, зачем заставлять ее вспоминать о пережитом ужасе? Под гнетом гнева в ее сознании всколыхнулись воспоминания о былых временах. Что-то, что хотелось бы вспомнить…
— Есть, мама. Конечно, есть. Помнишь дворик нашего дома в Эдинбурге? Ты высаживала там колокольчики. Прямо у крыльца, где дольше всего задерживался свет. Ты помнишь это?
Мать задумалась. От напряжения между ее бровями залегла складка. Потом ее взгляд прояснился, словно она и впрямь сумела перенестись в прошлое. Она медленно кивнула.
— Кажется, да.
Маргрет ощутила непривычное натяжение улыбки. Сев, она ухватила мать за руку.
— А помнишь, как ты пекла хлеб и давала мне на пробу первый горячий кусочек с маслом? И как вкусно нам было?