Губы матери дрогнули.
— Помню. Да, это я помню.
— А как после воскресной службы, мы втроем — ты, папа и я — приходили домой и вместо повторения проповеди пели песни, да так громко, что соседи начинали нам подпевать?
Она закивала и заулыбалась широко, во весь рот.
— Помню. Мне так это нравилось.
— А папу ты помнишь?
Улыбка стала тоскливой и неуверенной.
— Я его помню, — проговорила Маргрет. — Помню, как сидела у него на коленях, а он читал мне псалмы. И чаще всего Двадцать третий, его любимый. Господь — Пастырь мой…
— И я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях…
Два голоса слились в один.
— И водит меня к водам тихим. Подкрепляет душу мою…
Размеренные слова, разделенные на двоих, помогли Маргрет справиться с комом в горле и со слезами в глазах. Быть может, ее мать и забыла молитвы, но она помнила, что Господь любит ее.
Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной…
И она взмолилась о том, чтобы Он был с ними, ибо ее матери предстояло отвечать на вопросы, которые могли заставить ее вспомнить то, что никто не должен был знать. То, что разрушило ее разум и ее жизнь.
Ей оставалось только одно: верить в доброту Александра Кинкейда.
***
Глубоко за полдень Александр расхаживал по церкви из угла в угол, ожидая, когда явятся обвинители. На стуле безмолвным укором лежал его плащ, возвращенный преподобным Диксоном.
Старосты стесненно ежились за столом, пока солнце неумолимо клонилось к западу.
Перед ними сидели три женщины. Вдова Уилсон вернула на лицо дерзкую гримасу и, казалось, вновь была готова бросить им вызов. Шмыгающая носом Элен Симберд выглядела кроткой и испуганной. Маргрет сидела спокойно, только изредка переводила дыхание и прикрывала глаза.
Один раз они осмелились обменяться коротким взглядом. Ее глаза были полны веры в него.
Он надеялся, что оправдает ее доверие.
Хотя официального приглашения не было, большинство деревенских жителей все же явились в церковь, чтобы увидеть очную ставку своими глазами. А может, просто чувствовали себя безопаснее в храме Господнем в канун Дня всех святых.
В дверях показались кузнец и его жена, которая опиралась на мужа, словно бремя беременности за последнюю неделю стало много тяжелее. С ненавистью взглянув на Элен Симберд, она вместе с мужем отсела от повитухи подальше. Кузнец сложил вместе свои заскорузлые ладони и, упершись локтями в колени, уставился в пол.
Оксборо по-прежнему не было.
Наконец из-за двери донесся топот копыт и скрип повозки, и в церковь вместе с женою и дочерью, одетыми как на воскресную службу, вошел граф. Девушка была бледна. Кусая тонкие губы, она даже не взглянула на обвиняемых, пока поднималась в сопровождении матери на свою скамью на хорах.