Она посмотрела ему в глаза, зная, что он, глядя в свою очередь на нее, видит нечто совсем, совсем иное.
— Ваши глаза… — Он запнулся. — Один голубой, а другой…
Она не мешала ему смотреть. Бессмысленно прятать то, что он уже увидел. Один ее глаз был голубым — яркого, чистого цвета, как у матери, а второй — с карим пятном почти во всю радужку.
— А у вас, — прервала она напряженное молчание и посмотрела в его глаза, почти черные под тенью бровей, — один карий, а другой тоже карий. — Тон ее был спокойным, на деле же ей хотелось выцарапать ему глаза и заменить ими свои, чтобы никто и никогда больше на нее не таращился.
В конце улицы стояли женщины из таверны и наблюдали за ними. Он мельком взглянул на них, потом на таверну и снова на Маргрет.
— Вы знаете, кто я.
А он неплохо осведомлен о деревенском укладе. Знает, что новости о чужаках расходятся здесь быстро.
— Я не знаю вашего имени. — От ужаса она, верно, его прослушала.
— Александр Кинкейд. А как ваше?
Она не ответила.
— Говорят, вы охотитесь на ведьм. — Сапоги его были пошиты из великолепной кожи, черная материя плаща еще не поблекла от времени. Вся эта одежда наверняка была куплена ценой жизни какой-то несчастной женщины, а то и двух. — И, как видно, поймали немало.
Он удивленно подался назад. Маргрет глубоко вздохнула. Зря она оскорбила его, однако теперь, когда он ее увидел, ей не оставалось ничего другого, кроме как обороняться. Иногда это срабатывало. Сбивало противника с толку и давало время сбежать.
— Я занимаюсь этим не ради денег.
Она приподняла брови.
— Однако вам платят.
— За богоугодное дело, за искоренение зла — да.
Не в том ли разгадка? Не потому ли он выбрал борьбу со злом, что повидал его в жизни слишком много?
— Сколько же ведьм вы переловили? Много?
Он перевел взгляд на поля и надолго замолчал. Что лежало за его молчанием? Воспоминания о днях, неделях, месяцах, потраченных на поиски ведьм, об убийствах, коих было так много, что он сбился со счета?
— Еще не всех, — наконец ответил он, снова обратив лицо на нее. — Многие все еще среди нас.
Она думала, что перевидала их всех, этих охотников. Одни, поджимая губы и держась за Библию, именовали себя слугами Божьими. Другие, с похотливыми глазами и распущенным ртом, имели более приземленные мотивы.
Но этот человек был другим. Он говорил о Боге, но внутри у него таилась своя, личная боль.
— Вы так и не назвали свое имя, — сказал он.
— Маргрет.
— Маргрет — а дальше?
Она носила довольно распространенную фамилию, которая ни о чем ему не скажет, если только он не жил в Эдинбурге.