— И что же ему присудили?
— Расстрел! — выпалил Ганс.
— Да, знаете ли, — вмешалась Анна, — оказалось, что у него хранилось много оружия, он крал велосипеды и мотоциклы, развратничал. Бедная Луиза — жена его — совсем высохла. Не жалко эту потаскуху Ирму, но ведь он убил родного сына из-за нее! И за все это ему присудили только расстрел!
— Вы говорите, у него нашли много оружия?
— Да, только не дома, а там, в лесу.
— И много?
— Не могу сказать точно, — вмешался в разговор Отто, — но больше десятка одних пистолетов, были винтовки и много патронов. Говорят, он откровенно признался, что давно собирался уйти в Западную Германию, потому не хотел работать и жить честно. Там-то он бы спасся от наказания.
Только теперь мне стало понятно, почему оживился Густав, когда во время допроса речь шла только об убийстве двух человек. Он считал, что если удастся скрыть оружие, то все преступление будет иметь только уголовный характер.
— Значит, вы говорите, ему присудили только расстрел? — обратился я к Анне.
— Да, только расстрел.
— А что же, по-вашему, ему следовало присудить?
— Как — что? Его надо было сослать в Сибирь! Все говорят, что его надо было сослать в Сибирь, чтобы он корчился там от страшного холода, чтобы его растерзали там звери или людоеды, а может быть, он подох бы от голода.
Я не мог удержать улыбки от этой тирады.
— Что вы смеетесь? — удивилась Анна. — Разве вы считаете, что Карц не достоин более сурового наказания?!
— Я считаю, что Густав Карц наказан вполне справедливо.
— О-о! Коммунисты всегда гуманны, мама, — резюмировала подбежавшая белокурая Гильда, дочка Шнайдера. — Иногда они гуманны даже больше, чем надо! Вы только подумайте: Карц в него стрелял, и он его защищает. Какое великодушие!
— Да, что же я сижу? — спохватился Шнайдер. — Ведь вы сказали, что у вас нет времени.
Я хотел объяснить сущность поломки, но он отмахнулся:
— В этом-то уж я сам разберусь.
Он пошел к мотоциклу, а Гильда заняла место отца рядом со мной. На ней было домашнее клетчатое платьице, такой же передничек, край которого она держала в руке, да большие, с чужой ноги, башмаки на деревянной подошве. Но даже в таком наряде она была хороша, лишь чуточку полнее, чем обычно бывают немецкие девушки в ее поре. Простота обращения сразу располагала к ней.
Гильда отбросила рукой прядку волос, спадавших ей на лицо, и достала из кармана передника большое краснобокое яблоко.
— Это вам, — сказала она, — а это тебе, — и подала Гансу другое яблоко, извлеченное из второго кармана, а сама, откусив третье яблоко и болтая ногами, продолжала: — Мама, разве я не правду говорю, что коммунисты слишком гуманны?