— Что ты видишь? — спросила она.
Его веки затрепетали, а пыльные ресницы легли на щеки. Потому что она была Персефоной, и потому что был хороший день для них, она могла видеть то, что он видел. Это никак не было связано с энергетической линией. Это было замешательство от разбитых статуэток на полу прекрасного особняка. Официальное письмо, напечатанное на бланке округа. Друг в конвульсиях у его ног.
— Вне тебя, — мягко напомнила ему Персефона. Она сама видела столько событий и возможностей на дороге мёртвых, что ничего не выделялось. Она была куда лучшим экстрасенсом, когда рядом с ней были две подруги, Кайла и Мора: Кайла — чтобы отсортировать впечатления, а Мора — чтобы поместить их в контекст.
Адам, казалось, обладал потенциалом в этой области, хотя он был слишком молод, чтобы заменить Мору... «Нет, это смешно, — сказала Персефона сама себе, — ты не заменяешь друзей». Она изо всех сил старалась придумать правильное слово. Не «заменить».
Освободить. Да, конечно, вот что ты делаешь со своими друзьями. Нужно ли было Море, чтобы её освободили?
Если Мора была там, на горе, Персефона должна быть способна это сказать. Но если Мора была там, на горе, то Персефоне не нужно было бы говорить.
Она глубоко вздохнула.
Она много вздыхала.
— Я вижу кое-что. — Брови Адама выражали либо концентрацию, либо неуверенность. — Больше чем одно кое-что. Как... как животные в Барнс. Я вижу кое-что... спящее.
— Грезящее, — согласилась Персефона.
Как только он привлек её внимание к спящим, они сразу же вышли на первый план в её сознании.
— Три, — добавила она.
— Три что?
— Именно три, — пробормотала она. — Чтобы их разбудить. О, нет. Нет. Два. Одного будить не следует.
Персефона никогда не была очень умело управляющейся с понятиями добра и зла. Но в этом случае, третий спящий был определенно злом.
На протяжении нескольких минут она и мальчик — Адам, напомнила она себе; было так сложно считать имена, данные при рождении, важными — оба стояли там, ощущая течение энергетической линии под ногами. Персефона бережно и безуспешно пыталась отыскать яркую нить существования Моры в запутанных потоках энергии.
Рядом с ней Адам снова отступил внутрь себя, то, что было всегда наиболее интересно для него, но и наиболее непостижимо: его собственное сознание.
— Вне, — напомнила ему Персефона.
Адам не открывал глаза. Его слова были такими мягкими, что ветер почти разрушил их.
— Я не хочу быть груб, мадам, но я не знаю, почему это стоит изучать.
Персефона не была уверена, отчего он думал, что такой разумный вопрос мог быть невежливым.