Солнце уже встало практически в зенит, жарило весьма ощутимо, пропыленная колонна все ползла и ползла без остановок, а шансов сорваться в бега не было никаких. Конвоиры неспешно шли по обочинам, поглядывали внимательно, изредка раздавались выстрелы, на которые уже никто и внимания не обращал. Наступала тупая одурь, впору было отчаяться. Семенов не без труда наорал сам на себя внутренним голосом, стараясь, чтобы максимально этот голос походил на незабвенного старшину Карнача. Перепробовал разное. Не очень помогало. Наконец, на воспоминании об утреннем крике «Рррота, пааадъем!!!» удалось все же встряхнуться. Еще тяжелее стало. Очень хотелось пить. Очень хотелось есть. Очень хотелось сесть. А то и лечь. Ноги стали чугунными и неподъемными. И как на грех поля вокруг. Лесок вроде недалеко, метрах в ста — что справа, что слева, только до леска вдоль дороги — поля. И все это просматривается насквозь. Не добежишь. Прицелиться конвоиру — секунд шесть надо. Ах, черт, ржание сзади, про конных забыл. Конному догнать — совсем нечего делать. Глянул на своих спутников. Втянулись, идут, по сторонам не смотрят, глаза снулые. Как у полежавшей рыбы. Встретился глазами с бурятом. Тот посмотрел вопросительно, мол, когда же? Семенов в ответ пожал плечами. Потом тихо сказал:
— Ребята, не раскисайте! У немцев обед скоро, что-нибудь да придумаем! Встряхнитесь!
Середа криво усмехнулся. Потомок мутно глянул, потом опять уставился себе под ноги. Просто руки от всего этого опускаются, но не кидаться же глупо под пули, не для того маманя растила, чтоб вот так глупо сдохнуть. Вот уж фигушки! Семенов разозлился, и на некоторое время стало вроде как полегче. Принялся смотреть, кто слева навстречу проезжает. Грузовик с ящиками. Мотоцикл. Еще мотоцикл. А поля все тянутся и тянутся. Справа лесок удалился, а слева — через дорогу, вроде как поближе стал. Не, все равно не добежишь. Оглянулся, ближайший конвоир был неподалеку и бдел, гнида платяная. Шел распаренный, красный, с непривычно засученными рукавами, расстегнутым кителем, откуда торчала белая майка. Еще три грузовика. Трупы наших в кювете. Легковушка в другую сторону. Мотоцикл с коляской. Пустой грузовик обогнал колонну, опять присыпав пылью идущих. В эту сторону грузовик с тентом, тяжелый. Ну и пылят же они, сволочи! Конвоир сзади платком вспотевшую рожу вытирает. А зря, вон кто-то пылит так, что грузовикам и не сравниться. Пылища, словно дымзавеса сзади волочится. Понятно, танк гусеницами дорогу молотит. Спешит сволочь, видно отстал, теперь фронт догоняет. Один, а пыли поднял! Как от колонны, аж не видно, что за ним сзади. Не видно! Семенов встрепенулся, глянул опять на своих спутников, открыл было рот, но тут глаза у взглянувшего ему в лицо Середы раскрылись в непонятном ужасе и артиллерист здоровой рукой рванул за грудки Семенова к себе и сам резко отшатнулся назад, отпихивая спиной Жанаева и Лёху на обочину. А тишина вдруг взорвалась многоголосым воем ужаса, визгом, каким перед смертью только можно на последнем выдохе заверещать, залпом брани, странным тошным хрустом, чваканьем и близким ревом мощного двигателя вместе с мелодичным и неуместным тут дзиньканьем, какое издают траки танковых гусениц на ходу. Обдало вонью горячего выхлопного газа, запахом крови, дерьма и еще чего-то, что не унюхаешь в нормальной жизни. И земля под ногами содрогнулась от промчавшейся по ней тяжести. Чуть не сломав себе шею, Семенов рывком глянул в влево и обалдел, увидев вместо только что шедших рядом с ним в густой пыли какую-то непонятную на вид размазанную по дороге разноцветную зелено-карминовую массу и корму удаляющегося танка.