Примерно так он со мной говорил, то ли хмельной, то ли уже больной через несколько дней с ним что-то нехорошее случилось: схватил нож, ударил тетю Полю, та сумела выбежать, заорала, и кое-как соседям удалось Ивана усмирить. Его отправили в нервную больницу, откуда выпустили не человека, а тень — худого, с темными кругами под глазами, будто замороженного: двигался осторожно, словно хрустальную вазу в гололедицу нес.
— Зря мы эту Марину в квартирантки брали, — сокрушалась мама. — Что о нас люди теперь подумают? Двух мужиков с ума свела, а ведь ни рожи, ни кожи, прости Господи!
— И не говори, — откликался отец, и его лицо как-то странно менялось: будто легкая тень от облака скользила по нему. — Ну их к черту, этих квартиранток, одни хлопоты с ними. Никого больше не возьмем, пусть комната пустой стоит: будем в ней яблоки на компот сушить…
Яблоки лежали на полу, на столе, на подоконнике. Самые крупные мама мыла и закатывала в банки. Те, что помельче, с полосатыми боками, шли на варенье. На компот сушили ароматные, полусладкие яблоки с желтой кожурой. Компот из них чуть кислил, и я его не любил.
* * *
Через много-много лет, когда женщина, которую я любил, ни с того ни с сего вдруг вышла замуж за моего лучшего друга, я взял отпуск и уехал в Тбилиси. И вот там, сидя в ресторанчике на Мтацминде — Святой, горе, я, кажется, увидел Марину, а может, и не ее, а очень похожую женщину.
Она равнодушно пригубливала бокал светлого виноградного вина и, наклонив голову, без всякого интереса слушала то, что ей говорил солидный господин в безупречно строгом костюме. Пока я разглядывал их и размышлял, подойти к ним или нет, появился длинный, худой грузин в клетчатой кепке и, как-то странно сгибаясь и кланяясь, сказал им несколько слов.
Господин встал и, небрежно бросив на стол несколько купюр, подал руку женщине.
Она, смеясь, выхватила из букета, перевитого золотыми и серебряными ленточками, желтую розу и, помахивая ею, оперлась на плечо спутника.
И пока они шли к машине, все, кто сидел на открытой веранде, не могли отвести от них глаз.
— Вах, веревки вьет из такого человека! — сказал сосед по столу. Говорят, каждый день ей привозят из оранжереи специальный букет. И чтобы обязательно в нем была желтая роза.
Я спросил, кто эта женщина, и сосед горячо сказал что-то по-грузински, а переводить не стал. Но по его глазам я и так понял: какая разница, кто она, если от нее кружится голова как от горного чистого воздуха.
А внизу, там, где фуникулер делал первую остановку, была похоронена Нина Чавчавадзе — восхитительная женщина, которую любил великий Грибоедов. От этого тоже кружилась голова, как и от запаха картошки, которую пекли на углях рядом с шашлыком…