— Не люблю хрестоматии, — нахмурилась Зоя. — Люблю подлинники. Ох, мне пора!
Зоя уходила всегда как-то вдруг сразу: минуту назад ещё целовала меня, и вот — у двери, почти собранная, сапоги надевает. Я к этому привыкнуть так и не смог.
* * *
Иногда мы не виделись день — два, а то и больше. Однажды мой друг намекнул, что Юрка Астахов по-прежнему пользуется Зоиной благосклонностью, и всё у них замечательно — обходятся без кофеев, разговоров о Гессе, теориях Сеченова и тэ дэ и тэ пэ, сразу в койку, a то и без нее обходятся — разве что на абажуре ещё не кувыркались. Она у него и в рот берёт, обожает это дело, а тебе разве ещё не сосала?
Я поднял руку, чтобы удалить своего друга, который меня любил и, как я теперь понимаю, хотел предостеречь от всяких сложностей, но он опередил меня — перехватил кисть и крепко её сжал:
— Что ты, Сережа? Из-за бабы! Юрка, знаешь ли, никогда не туфтит. У него этих баб перебывало — не сосчитать, он и сам в них запутается. Зачем бы ему еще и Зою в свой «дон-жуанский» список вносить, если у них ничего не было? Ты сам подумай!
Он опустил мою руку, и она сама собой снова взметнулась вверх, но меня остановили его глаза — столько в них было печали и неизъяснимой тоски, что не смог я ударить друга. Он был у меня один.
* * *
В небольшом селе мы с Зоей не могли пойти вместе в кино или на танцы, а потому приходилось идти в тот же Дом культуры поодиночке, чтобы уже там как бы нечаянно встретиться, причем, своими компаниями — для отводу глаз. Ну, и для того, конечно, чтобы не попасть в раздел «Светской хроники» местного радио «ОБС» — «Одна баба сказала».
— Как бы я хотела оказаться с тобой в большом городе, где никто нас с тобой не знает и никому до нас нет дела, — сказала однажды Зоя. — И гуляли бы мы с тобой по улицам, и ели бы мороженое, и если бы захотели, то поцеловались бы на глазах у прохожих — кому какая разница? Я так хочу быть с тобой рядом! Увижу тебя на улице — ты идёшь такой одинокий, неприкаянный, ещё и дороги не разбираешь: если лужа, так в неё попадаешь, и по грязи тоже напрямки. И так хочется подойти к тебе, тронуть за руку, прикоснуться к твоим усам. У, котяра мой ласковый!
Эти её прозвища — «котяра», «серый», «птенчик», «зайка» — звучали непривычно, и я никак не мог привыкнуть, допустим, к тому, что я почешу-то «кисочка усатая с во-о-от та-а-а-ким птенчиком!» А ещё Зоя обижалась, если я её никак не называл, ну там, предположим, ласточкой или мышкой, и всё повторяла, что женщина любит ушами, а мужчина — глазами, и мне никогда не понять, почему ей так нужны разные нежные слова…