В юности он мечтал работать в ГПУ — чтобы носить на широком ремне кобуру с болтающимся витым шнуром, чтобы, когда улицей шел, на скрип его хромовых сапог тревожно оглядывались и он имел бы право подойти к любому — в рабочей ли кепке тот или в шляпе, по виду интеллигент — и потребовать документы... Но в ГПУ не взяли, про социальное происхождение вспомнили, что папаша, Матвей Семенович, имел собственную торговлю, да еще указали на то, что сам он, Семен Матвеевич, характеризуется на работе, в коллективе молочного завода, не как передовой строитель социализма, а как обыватель махровый...
Он тогда здорово струхнул. К счастью, тот разговор никаких последствий для него не имел... И он, тоскуя, что в жизни не все так устраивается, как мечтаешь, оправившись от испуга, сшил себе полувоенный френч с накладными карманами, купил у бывшего буденновца его польский трофей — кожаные краги и очень стал похож обличьем на ответственного работника. Мужики из деревень, приезжавшие на базар, издали кланялись, шапки стягивали...
Да чего душу воспоминаньями травить!
— Дуська, — громко крикнул жене, — вынеси мне сюда выходной китель! Да поскорей... курица!
Проворно нагнувшись, поднял обломок кирпича и ловко припечатал им крадущегося меж грядок соседского дымчатого кота — тот, коротко вякнув, свечой вверх взмыл... Не шастай по чужой территории!
Теперь уж совсем ублаготворенный, Куропаткин внутренне был готов к осуществлению продуманного плана. Он сам проведет кое-какое следствие, выявит, дознается, затем сообщит в областное управление, как твердо решил, и будут все основания указать на бездеятельность местной милиции, на служебную отсталость ее начальника. А главное — не без того, чтоб после не было благодарности ему, Куропаткину... Отметят обязательно! Пятнадцать тысяч государственных денежек — это вам не фукнуть-пукнуть, это сумма, он, Куропаткин, поможет вернуть ее в казначейское хранилище, — неужели сколько-то не отвалят за это ему самому? Клад в земле находят — и то двадцать пять процентов, четверть стоимости, дай сюда, счастливчику в руки! А тут как-никак сопряжено с опасностью, дело об ограблении, с его стороны — геройский поступок, достойный описания в газетах.
— Дуська, где китель? Тетеря!
Сейчас больше всего мучил такой вопрос: кто же там был второй?
И хоть задумано, решился — поджилки тряслись, накапливался в нем страх, он физически чувствовал его: возникновением холодной дрожи во всем теле, тем, что внезапно замирало в груди, что-то обрывалось там, будто он в этот тягучий миг в яму летел... Однако он упорно гнал страх прочь, думал, что это временное, пока он не в деле, готовится, а как начнет — его не остановишь, закаменеет изнутри, ничто уже не испугает, не заставит своротить. Так казалось ему. Да и человек, к кому он пойдет сейчас домой, Петька Мятлов, не из каких-то там уркачей, даже, скорее, мягонький малый! И он, Куропаткин, не безмозглый дурак, чтоб о чем-то там в лоб спрашивать, с первого слова Петьку к стене припирать... Не-е-ет, легонечко, хитренько нужно, как паучок к застрявшей в паутине мухе: быть близко, рядышком, накалывать и терпеливо ждать, когда жертва сама устанет трепыхаться, готовенькой будет...