А на его кусте по-прежнему не было плодов.
Цыган был вне себя от горя. Проклятый куст! Откуда ты взялся на бедную голову цыгана? Ни единого плода не родили твои яркие цветы!
И только осенью, когда цыган потерял надежду, среди зеленых пыльных листьев этого куста появились жаркие угольки плодов.
Не знал цыган, что кизил зацветает раньше всех, но зато плоды приносит последним, когда другим уже нечем похвастаться. Да какие плоды! Кусты кизила, словно алые костры, освещают тогда нищий лес со всех сторон!..
Легенда понравилась Теодору, но не успокоила. Уж больно хотелось, чтобы люди узнали, кто обновил крест!
…На следующий день по селу прошел слух: плачет Христос. Настоящими слезами, солеными… Ярко светит солнце, а Иисус плачет. Теодор не верил своим ушам. Этого не может быть! Еще вчера он сам расписывал его глаза, а Панаит подавал синюю краску. И вдруг это чудо. Не может быть!
Он поспешил к распятию. У креста уже толпился народ. Христос плакал. Глаза его, глубокие, печальные, туманились неторопливой слезой.
— Что будет? — вопрошал Гринюк, глядя в толпу. — Господи, что будет?
— Чудо! — кричал сельский пьяница Стругураш. — Явление Христа народу!.. Эй, ты, дай монету, — дергал он крестьянина за рукав. — Я тебе глаза открыл.
— Гляди, как бы тебе не закрыли, — отстранялся крестьянин.
— Иисус плачет, — хныкал калека на костыле. — Слезоньки соберу. Ногу омою…
— Дурак ты, Кацаве́ля, — строго бросила женщина в черном платке. — Ничего тебе не поможет.
— Это почему? — Калека схватил костыль.
— Не ту веру исповедуешь… Господь бог в сердце каждого, а ты мертвецу поклоняешься. Перед крестом деревянным лоб бьешь…
— Как так?
— Господь с пророками беседует. Через них слово в народе сеет. В живого господа надобно верить… В живого.
— Кто ты?
Женщина вплотную приблизилась к калеке.
— Слуга господня Ефросиния, — и надвинула на лоб черный платок. — Вон в кого верить надобно, — женщина указала длинным худым пальцем на Гринюка. — Святой человек…
Но тут вдруг из толпы выдвинулся щупленький седенький человечек. Это был сельский почтальон Курла́т, большой по тем временам грамотей.
— А насчет Христоса, — сказал он спокойно, — брехня. Все брехня. Что ты хнычешь? — обернулся он к калеке. — У него же соль в глазах. Понимаете? Соль!.. Это я вам говорю, почтальон Курлат.
Толпа тесно придвинулась к человечку. Ему верили. Уж если говорит сам почтальон, в этом что-то есть.
Теодор был возмущен. Какая соль? Он же сам, своей собственной рукой написал глаза Иисуса и ни о какой соли не может быть и речи!
— …Потому и плачет, — продолжал почтальон. — Дождь пройдет, а наутро под солнцем краска соль выделяет. Поняли? Все очень просто. В краску подмешали соль. Не верите? — Он ударил себя в грудь: — Честь Курлата!