– Почему здесь каждый хочет непременно упрекнуть меня в чем-нибудь? – пробормотал Симон. Его недолгие минуты с Магдаленой истекли. Он отвернулся и оставил ее стоять возле танцующих. Теперь ему необходима была кружка пива.
Симон двинулся к пивной бочке, поднятой на козлы. Путь его пролегал рядом со столом советников. За ним сидели с грустными лицами аристократы Земер, Хольцхофер, Августин и Пюхнер. Граф отошел к своим солдатам проверить, все ли в порядке. Наконец дворянам представилась возможность поговорить о предстоящих днях и неделях. Они обеспокоенно склонились друг у другу. Среди них, словно каменный, сидел Иоганн Лехнер, погруженный в собственные мысли.
Симон остановился и посмотрел из темноты на картину перед собой. Она ему о чем-то напомнила.
Четыре дворянина. Секретарь. Стол…
В голове у него стучало после танца. В теле еще чувствовалось напряжение последней ночи. Дома он уже выпил две кружки пива. Потому до него не сразу дошло.
Но потом он почувствовал, как недостающее звено соединило всю цепочку воедино.
Они просто не услышали то, что нужно было услышать.
Симон нерешительно обернулся. За столом далеко позади сидел в одиночестве священник и наблюдал за танцующими. Выражение неприятия на его лице сменялось удовлетворением. Как представитель духовенства он, конечно, не мог одобрить дикого языческого действа. Но и ему явно доставляли наслаждение теплая ночь, мерцание огня и веселая музыка. Симон направился к нему и без разрешения сел рядом. Священник с удивлением взглянул на него.
– Сын мой, уж не решил ли ты сейчас исповедоваться? – спросил он. – Хотя… судя по тому, что я сейчас увидел, тебе это необходимо.
Симон покачал головой.
– Нет, ваше преподобие, – сказал он. – Мне нужно спросить кое-что. В тот раз, мне кажется, я не совсем правильно вас понял.
После непродолжительного разговора Симон снова встал и задумчиво побрел обратно к танцующим, по пути снова пройдя возле стола советников. Внезапно он насторожился.
Одно место теперь пустовало.
Без дальнейших раздумий Симон спешно направился к дому возле рыночной площади. Смех и музыка постепенно затихли. Он услышал достаточно.
Теперь пора действовать.
Старик сидел в массивном обитом бархатом кресле и смотрел в окно. На столе перед ним стояла миска грецких орехов и кружка воды. Другой пищи он уже не переносил. Дышать было тяжело, боль пронзала нижнюю часть живота. С улицы доносился шум праздника. В задернутых шторах осталась открытая щель, чтобы он мог наблюдать за происходящим. Но глаза уже были не те, огни и танцующие люди теряли очертания и расплывались в смазанную картину. Слух же его, напротив, остался превосходным. Потому он и услышал шорох башмаков за спиной, хотя непрошеный гость и пытался войти в комнату незамеченным.