Ему молча передали телефонный аппарат.
Он набрал номер полицейского участка в Агия-Анне, но никак не мог вспомнить имя того старика. Какого черта!
— Мне надо связаться с Фионой Райан, — сказал он.
— Извините? — спросил Йоргис.
— Звоню из полиции, или тюрьмы, или еще какой дыры в Афинах, — начал он.
— Мы вам сказали раньше, что ее здесь нет, — спокойно солгал Йоргис.
— Она должна быть там, она ждет от меня ребенка, она должна внести залог… — Голос у него стал испуганный.
— Я же сказал, извините, ничем не могу помочь, — ответил Йоргис и положил трубку.
Шейн попросил о втором звонке. Он так нервничал, что полицейский пожал плечами, но предупредил.
— Если это Ирландия, то не очень долго.
— Барбара! Какого черта, тебя так долго искали. Это Шейн.
— Я была занята, Шейн, на вызове.
— Могли бы поторопиться. Слушай, Фиона вернулась в Дублин?
— Что? Вы что, разбежались? — Она не смогла скрыть радости в голосе.
— Нет. Не будь дурой, мне пришлось уехать в Афины…
— По работе? — сухо спросила Барбара.
— Вроде того… Эти недоумки в Агия-Анне говорят, что она уехала, поэтому возникли трудности с общением.
— О да, Шейн. Мне ужасно жаль.
— Тебе? Не может быть. Да ты просто рада.
— Чем могу помочь конкретно, Шейн? — спросила Барбара.
— Скажи ей, чтобы связалась со мной в… Нет, забудь, я сам ее найду.
— Ты уверен, Шейн? Буду рада помочь, — мурлыкала Барбара. Она не слышала ничего более приятного с момента, когда ее лучшая подруга Фиона связалась с этим противным Шейном.
Томас взглянул на Вонни, которая тихо рассказывала ему историю своей жизни. Теперь она поведала ему, как выплатила свой огромный долг. Сколько еще тайн было у нее?
— Вы расплатились с супермаркетом? — поинтересовался он.
— На это ушло немало времени… почти тридцать лет, — призналась она. — Но они получили обратно все до последнего пенни. Я начала со ста фунтов в год.
— Они вас поблагодарили? Простили?
— Нет, вовсе нет.
— Но родственник вашей мамы признал возвращение долга?
— Никак не признал. Нет.
— А вы поддерживаете отношения со своей семьей?
— Короткая, холодная записка каждое Рождество. И все это из христианского сострадания, как доказательство самим себе, что они великодушны, способны к всепрощению, да и то не долго. Я писала длинные письма, посылала фотографии маленького Ставроса. Но отношения сложились односторонние. А потом, конечно, все изменилось.
— Изменилось? Они приехали к вам?
— Нет. Хотела сказать, что изменилась я. Понимаете, сошла с ума.
— Нет, Вонни, вы — сумасшедшая? Этого я не понимаю.
У нее был усталый вид.
— Не говорила о себе сто лет, немного устала.