Керуак согласился, и в сообщении на обложке написал, что Грегори «возвышается словно ангел над крышами и так же сладко, как Карузо и Синатра, поет итальянские песни, только он поет их словами. “Милые Миланские холмы” живут в его ренессансной душе, вечер спускается на горы».
Наступала осень и, проведя две недели в Бенилюксе, Аллен, Питер и Грегори сели на поезд на центральном вокзале Амстердама: вскоре каналы и старинные дома сменились низкими зелеными равнинами, дренажными канавами и коровами, а над ними простиралось огромное небо южной Голландии, и лишь бешено вращавшиеся ветряные мельницы нарушали покой.
Едва поселившись в Бит Отеле, они принялись исследовать Париж. В полдень они поднимались на фуникулере на Сакре-Кер и с террасы смотрели на Париж, весь освещенный огнями, а потом брели обратно по узеньким улочкам Монмартра, мимо крошечного виноградника на улице Сент-Винсент, кафе и скверов. Они частенько заглядывали в Нотр-Дам, стоявший напротив на другом берегу Сены, удивляясь окнам-«розам». Они обнаружили, что после косяка марихуаны цвет северной розы кажется невероятно насыщенным, большая ее часть состояла из голубого дымчатого стекла 1270 г. и изображала деву в окружении пророков, королей, судей и патриархов. Они проходили под устремленными вверх контрфорсами, похожими на ноги паука, окружающие апсиду и, заплатив пожилой леди в кассе пару франков, залезали на башню, чтобы увидеть горгулий Виолле-ле-Дюка. Грегори посвятил им стихотворение: «…Они так установлены / Вытянуты горгульи шеи / Сидящая на корточках задумчивость с рвущимся с уст криком…»
Они ходили в Сен-Шапель подивиться ослепительному блеску голубого дымчатого стекла. Они ходили в Музей Родена и частенько наведывались в Лувр, но, прежде чем они вплотную занялись походами по музеям, Аллен свалился с азиатским гриппом и почти две недели провел в постели с сильным кашлем, принимая снотворное, чтобы поспать и успокоиться. У них кончились деньги, их спас чек на десять долларов, который прислал отец Аллена, и те деньги, что они взяли взаймы у подруги Грегори. Тут подоспела и ежемесячная пенсия Питера из Общества вышедших в отставку военных, так что за номер они заплатить смогли. Питера уволили из армии за психическую неустойчивость, он называл свою пенсию «деньгами сумасшедшего».
Радость Питера от прогулок с Алленом по Парижу была омрачена новостями, которые сообщила мама о его брате Лафкадио. В его семье люди страдали душевными расстройствами, а старший брат Юлиус находился в клинике для душевнобольных. Младший брат Лафкадио часто вел себя странно, но Питер был убежден, что его не нужно помещать в клинику. Пока они жили в Сан-Франциско, Аллен с Питером приглядывали за Лафкадио и прошлым летом взяли его с собой в Мехико, но Лафкадио знал, что ему вряд ли когда-нибудь разрешат выехать за пределы Штатов. Когда Аллен и Питер отправились из Нью-Йорка в Танжер, Лафкадио вернулся обратно в Ньюспот, на Лонг-Айленде, где стал жить с мамой и сестрой-близняшкой Мэри. Раз в июле он предпринял попытку жить самостоятельно и снова переехал в город к бывшей подружке Аллена Элизе Коуэн, которая жила на Четвертой Восточной улице, но это не помогло, а Элиза, которая сама не отличалась крепким душевным здоровьем, отправилась на Западное побережье.