Как ни увлечена я была работой, когда холода стали особенно сильными, я все-таки вспомнила, что у меня нет зимнего пальто. Старая кацавейка с небольшим каракульчовым воротником, в которой я ходила последнюю студенческую зиму, не только совершенно потеряла приличный вид, но, главное, перестала греть. Беспокоила угроза простуды, за которой у меня, как правило, следовало воспаление легких. Мама все больше волновалась по этому поводу, и мне нечем было ее успокоить.
И вдруг выход нашелся. Нет, это был не выход, это было чудо.
Несколько месяцев назад в госпиталь поступила пожилая, очень милая медицинская сестра. Ее взрослая дочь была принята на должность машинистки. Их поселили в мой корпус – мы стали соседями. Медсестра часто обращалась ко мне за каким-нибудь советом. Увидев мое зимнее одеяние, она предложила мне отрез чудесного старинного драпа красивого коричневого цвета, необыкновенной мягкости. Я купила этот отрез.
В течение нескольких дней наш классный берлинский портной сшил мне роскошное зимнее пальто.
В учреждении, расположенном вдали от всяких дорог, где сотрудники живут на той же территории, скудность впечатлений, поступающих извне, обостряет интерес к внутренним событиям.
Пошив моего пальто оказался предметом всеобщего внимания. А мое появление в нем, таком стильном и элегантном, стало чуть ли не праздником. Больше всех радовалась Фаина Александровна. Обитатели Зоны тоже не остались в стороне. Не рискуя что-либо высказать, больные смотрели на меня восхищенным взглядом. А немецкие врачи не скупились на комплименты.
Зима была холодная, ветреная и снежная. Но благодаря порядкам и строгой дисциплине, установленными Елатомцевым, госпиталь не страдал от ее суровых нападок. Во всех корпусах – жилых и лечебных – было тепло. В лекарственных и продуктовых поставках перебоев не было. Режим работы не зависел от сезона и времени года.
Я уже свободно говорила, а иногда даже думала на немецком языке. Мои успехи в языке приводили всех в изумление. Хотя никакого чуда не было: ничего нет легче, как изучать иностранный язык в среде на нем говорящих.
Два эпизода дали мне самой понять, что я действительно овладела немецкой разговорной речью.
Я уже года полтора работала в госпитале. Однажды, принимая по долгу дежурного врача партию больных, я услышала, как один из вновь прибывших, указывая на меня, спросил другого:
– Как ты думаешь, кто она?
– Полагаю, медсестра из интернированных, – последовал ответ.
Это было большой победой.
Она дополнилась другим примечательным событием.
Близилось 8 марта – Международный женский день. Как всегда, торжественный доклад для больных в Красном уголке готовился делать Ричард. Накануне вечером он вдруг постучал в мою дверь. Я только что вернулась домой. У него был непривычно ласковый тон и просящий вид. Просьба была потрясающе неожиданной: он чувствовал себя совершенно простуженным и просил вместо него завтра в Красном уголке сделать доклад о международном женском дне. Я была ошеломлена: во-первых, вести разговор на иностранном языке – это одно, а говорить с трибуны – это совершенно другое. Я не была уверена, что готова для этой роли. А во-вторых, это в той или иной мере – политическая акция. А к этому я была готова еще меньше. Но была и третья сторона – мне вдруг ужасно захотелось попробовать и этот лакомый кусочек.