Прочли они и мое невысказанное согласие.
Елатомцев прервал молчание:
– Ну, так что, – в голосе был не вопрос, а утверждение, – у тебя три дня впереди, принимай дела, войди во все тонкости, пойми, охвати все.
И уже совсем будничным тоном:
– В отделение можешь не ходить, Шеффер, надеюсь, справится. Я кого-нибудь дам ему в подмогу.
И я спокойно, сама не веря своим ушам, сказала:
– Ничего не надо. Я сама все скажу Шефферу.
Вот и все.
Так я стала вторым лицом в госпитале.
Прошли десятилетия. А мне и сегодня интересно, что думали тогда 59-летний начальник госпиталя и его 70-летний заместитель, когда поняли, что 23-летняя девочка так просто согласилась на безумное предложение.
А может, они не считали его безумным?
Осуждали ли они меня? Думаю, нет.
Сегодня я в их компании – тех двоих, седых и мудрых. Я даже старше и мудрее их – тогдашних. И могу вместе с ними участвовать в оценке неординарного поступка той юной девушки: она имела на него право.
Теперь нас трое против одной. Думаю, мы солидарны, несмотря на разницу поколений.
Полагаю, только на подобных примерах можно по-настоящему понять, что такое молодость. Она не безрассудна – она мыслит. Ее бесстрашие и смелость – не беспочвенны, они защищены отвагой и высокой маневренностью реакций. Ее безоглядное стремление к риску не бессмысленно – оно зиждится на уверенности в своих силах: в нужный момент они высвобождаются, подобно пружине, с которой снят пресс.
Прощание с Пустынским было теплым и очень грустным. Все его любили искренне и бескорыстно. Мы остро переживали эту потерю. Уходя, он уносил частичку каждого из нас.
В день отъезда он выглядел усталым. Всегдашнюю бодрую улыбку сменила грустная, немного беспомощная, старческая.
Он много души, сердца и сил отдал госпиталю, и навсегда рвать эту связь было больно.
Немецкие врачи через меня передали ему свои лучшие пожелания и благодарность, подчеркивая его высокую культуру и человечность. Утром перед отъездом он зашел к ним. Все были в сборе. Доктор Мюллер-Хегеманн, непрерывно учивший русский язык, решил произнести прощальную речь по-русски. После трех вполне прилично выговоренных фраз, вдруг забыл следующую, и остановился. Приветствие закончил доктор Кантак, уже на немецком, с моим переводом. Все вышло тепло и сердечно.
Утром на конференции Елатомцев официально представил меня, как своего заместителя по лечебной части.
– Прошу любить и жаловать, – закончил он.
Все молчали.
Позднее оказалось, что это сообщение раскололо коллектив на две почти равные части: большая была против, остальные – равнодушны.