Больные, в основном простые люди, отвечали односложно. Встречались, однако, и представители культурного слоя. Одному из них начальник – его звали Никита Семенович – задал неординарный вопрос:
– Какие чувства вы испытываете, покидая Советский Союз?
Больной был явно озадачен. Подумав, он сказал:
– Сейчас я в состоянии испытывать только одно чувство: я возвращаюсь на родину.
Войти в туберкулезный вагон рискнули не все – значительная часть бригады осталась у наружной двери вагона. Да и вошедшие долго не задерживались.
Больные в основном лежали. Кое-кто спал. Вальтер сидел в своей излюбленной позе, обхватив руками колени. Лицо серое, видимо от испуга, бегающий взгляд. На вопрос, как он переносит дорогу, ответил «хорошо» и тут же закашлялся и долго не мог отдышаться.
Итоговое заседание состоялось вечером того же дня. Его проводил Никита Семенович. Теплым дружеским тоном поблагодарил за хорошую подготовку эшелона, сказал несколько приятных слов по адресу администрации госпиталя.
И вдруг, железным тоном обращаясь ко мне:
– А парня вашего, Ина Павловна, придется оставить в Москве – он и до Смоленска не доедет. Мы таких не пропускаем.
Я была ошеломлена. Внимательно глядя на него, слушала его доводы, но в голове вихрем проносились мысли: если я не оставила его в госпитале, откуда же у меня найдется столько жестокости, чтобы показав путь к дому, вдруг бросить его на дороге? Вылечить его нельзя, но пусть он умрет на руках у своих родителей. Он так молод. Он не успел сделать в жизни ничего плохого. Он не воевал, не держал оружия в руках. Почти треть жизни провел в страданиях. Так пусть хоть смерть его будет ласковой – в родительском доме.
И тут я почувствовала, что Бог подсказывает мне ответ и придает силу словам. Как можно более твердым голосом я ответила:
– Вот когда это случится, я оставлю его в Смоленске.
Это был психологический турнир – кто сильнее. Я поразилась беспрекословности своего тона. Видимо, удивился и он. И перестал спорить.
Ранним утром следующего дня мы покинули Москву.
И текло время, медленно и монотонно. Дни сменялись ночами. Всходило и заходило солнце. Зажигались и гасли звезды. И под стать этому многовековому однообразию, то прибавляя, то убавляя скорость, останавливаясь на короткое или продолжительное время, все дальше и дальше на Запад шел наш эшелон.
Жизнь в нем, поначалу неустроенная и тревожная, постепенно входила в устойчивую колею.
Наладился дорожный быт. На остановках мы с Верой делали медицинский обход по вагонам. Вскоре стало очевидным, что в помощи нуждаются лишь больные, находящиеся в так называвших «критических» вагонах. Остальные были хорошо настроены, легко переносили дорогу и не жаловались.