Скосыревъ схватилъ Чижова за воротникъ и такъ встряхнулъ, что фракъ затрещалъ но всѣмъ швамъ.
— Ты что же это, гадина, вздумалъ? — обратился Павелъ Борисовичъ къ присѣвшему Чижову. — Дерзости дамѣ говорить, гостьѣ моей? Ты что же, хамъ, лакей, который господскаго куска хлѣба жалѣетъ и завидуетъ? Запереть въ хлѣвъ прикажу на хлѣбъ и на воду, въ дерюгу одѣну!.. Не пускать его къ моему столу никогда, а теперь въ холодную на всю ночь!
— Благодѣтель, Павелъ Борисовичъ, прости! — залепеталъ Чижовъ, распуская пьяныя слезы. — Холодно въ чуланѣ то, знобитъ, жестко, а вѣдь я старый ужь человѣкъ, кости у меня ноютъ, мнѣ бы на теплую постельку послѣ обѣда, поспать бы мнѣ...
— Такъ зачѣмъ же ведешь себя такъ? Какъ ты смѣлъ сказать дерзость Катеринѣ Андреевнѣ?
— Съ тоски. Не будетъ намъ такого житья при ней, не будетъ...
— Кому это вамъ?
— Всѣмъ, родненькій, всѣмъ.
— А, это тутъ толки пошли, пересуды, догадки? Всполошилось болото, заквакали всѣ?
— Всѣ, благодѣтель, всѣ, Наташа вонъ плачетъ, рыдаетъ. Дашенька слезы льетъ изъ голубыхъ очей, клюшница мнѣ на завтракъ ватрушечки не дала: не до тебя, говоритъ, горюнъ; теперь бѣглую, говоритъ, жену ублажать да откармливать будемъ...
Павелъ Борисовичъ выпустилъ Чижова и обратился къ дворецкому:
— Унять это болото! Слышишь? Чтобъ я больше подобнаго слова не слыхалъ, рожи постной не видалъ! Отъ клюшницы отобрать ключи и передать Матренѣ и пусть Матрена сію же минуту накажетъ Дашку какъ слѣдуетъ, да сказать и Наташкѣ, что ей то же будетъ, а этого вотъ отправить во флигель и туда носить ему столъ и чай, не выпускать. Тутъ бунтъ какой-то, смотри у меня! Я шкуру со всѣхъ спущу, сошлю всѣхъ!
Павелъ Борисовичъ повторилъ свои приказанія вытянувшемуся въ струнку дворецкому и пошелъ въ столовую.
— Послать ко мнѣ Порфишку, — приказалъ онъ уже на ходу. — Что я его не вижу?
— Онъ запилъ, Павелъ Борисовичъ, и буянитъ. Я распорядился его въ чуланъ запереть.
— Это еще что?
— Да прибылъ мужикъ изъ Чистополья и сказалъ, что сосланную туда Лизавету за Архипку замужъ выдали-съ, а Порфирій располагалъ жениться на ней, давно у нихъ сватанье это шло.
— Ну, ничего, пройдетъ. Не трогай его. Отпустить его въ людскую и присматривать, а пьянствовать можетъ три дня, больше не давать. Ко мнѣ Скворчика послать.
Катерина Андреевна задумчиво обрывала вѣтку винограда и запивала венгерскимъ, когда вернулся Павелъ Борисовичъ. Онъ выслалъ лакеевъ и сѣлъ у ногъ Катерины Андреевны на низенькой скамеечкѣ.
— Ты, конечно, не обидѣласъ на этого пьянаго дурака? — спросилъ онъ, цѣлуя руки молодой женщины. — Извини, что я напоилъ его.