Но тебе-то какова цена, Чернавушка: дюжина иголок!
— Документы, — потребовал офицер.
— Поимейте милость, ваше благородие. За тетку не ответчица. Хотите знать, в глаза ее не видывала. Отпустите, ваше благородие.
Вижу теперь, дошло до меня, кто за столом с коробками полевых телефонов и штабными картами: Чаплин! Бывший командующий вооруженными силами Севера России!
Ладно, есть их, командующих, верховных. Колчак — верховный, Чайковский — опять верховный…
О кавторанге Чаплине специально предупреждали в Вологде, дядя Леша говорил: «Не нарвись…»
— Документы! Оглохла? — повторил Чаплин.
— Были. В котомке, — встрепенулась я. — Рожа бесстыжая, Никита на самогонку их толкнул. Похвалялся, ваше благородие: «Красные, говорит, были, на митингах голосовал: «Долой войну». У белых снова в чести. В окопах, говорит, загибаться дураков нет». Истинный бог, ваше благородие, на мои вещи позарился, поэтому арестовал. И сейчас пьяный… Ну, дыхни, дыхни их благородию!
— Креста на тебе нет, мерзавка, — закорчился Никита от злобы. — Ишшо божится!
— Я без креста? А это что, харя пустая?
Расстегиваю кофтенку, чтобы показать нательный крест, и Чаплин отвернулся. Каман по-прежнему лупит совиные зенки. Сыч… истинно сыч гуменный! Веки тонкие, точь-в-точь птичьи. Зрачки тусклые, и глаза кажутся пустыми, плоскими, они странно действуют на меня, будто затягивают в омут.
Засыпалась. Определенно засыпалась Чернавушка. Нарвалась.
Достаю я крестик, корешок взял и выпал на пол.
Чаплин не дал поднять, наступил сапогом. Кивнул Никите;
— Пшел вон!
Не беда страшна, страшно ее ожидание.
Поздно сожалеть, что не следовало идти в Озерные, если провалена явка. Головни, груда бревен горелых, где изба стояла, и на озере плавают косые паруса, звон колоколов раздается: «Го-гонг, клип-понг!»
Выложив перед собой пистолет, Чаплин по-бычьи выставил бугристый лысый лоб, оперся ладонями о стол.
— Фронт ты перешла с сопровождающим. Укокошив часового — земля пухом разине, — вы проточились за линию постов к озеру, где находилась явка, и здесь разошлись… Что? — рявкнул Чаплин, в лампе смигнуло пламя. — Будем молчать или сразу признаемся?
Он орал и топал. Пистолетом совал в лицо.
Чем сильнее бесился, тем более я успокаивалась: это игра. Пока игра. С оглядкой на камана.
— Запираться бесполезно. Твой товарищ; явился к нам с повинной.
Это уж зря. Я поняла: игра, больше пока ничего. Незачем перегибать: треснет.
Каман отставил бутылку. Его заело. Его подмывало самого взяться за допрос. Он клюнул. Клюнул на живца, подброшенного Чаплиным. Только живцом была я, в этом все дело.