2. Малолетние бродяги и бездомные.
3. Малолетние, родители которых пожелали бы поместить их под наблюдение и уход за ними в условиях здоровой военной дисциплины…
В баталионе мальчики будут разделены по категориям и будут обучаться ремеслам, грамоте, закону божьему и военным упражнениям под общим руководством баталионного командира.
Мальчики старшего возраста, прошедшие школу и признанные годными по состоянию здоровья и нравственным качествам для службы в войсках, будут прикомандировываться к войсковым частям на вспомогательные должности — ординарцев, трубачей, барабанщиков и т. п. Мальчики, принятые в воспитательный баталион, будут находиться на полном иждивении Великобританского правительства.
Генерал-лейтенант Генерального штаба (подпись) Миллер».
Фельдфебель, комендантский наушник, имел привычку неслышно подкрадываться сзади.
— Читать, что ли, умеешь, Яшка? — гаркнул фельдфебель над ухом.
Я отшатнулся от стены с наклееным объявлением, сдернул картуз:
— Мерекаю, господин старший конвойный.
— А чего? Барабанщик тоже ремесло. Ха-ха!
— Где уж нам уж. Рылом не вышли, господин старший конвойный.
— Заткнись! — Фельдфебелю нравилось играть в благодетеля. — Похлопочу, так и быть.
Из-под ремня выпирает живот. Жилетку бы плисовую, рубаху ему навыпуск, — из шенкурят фельдфебель, лавку держал.
— Наши, поди, Москву берут. Давеча штабные писари толковали: у генерала Деникина белый конь в обозе. Под колокольный звон въедет его превосходительство в первопрестольную. Будет ужо большевикам… Ха-ха! Полный сурпрыз!
Он сыто рыгнул и распорядился:
— На одной ноге на кухню за горячей водой… Арш!
От общения с каманами господин фельдфебель вынес манеру принимать ванну: считал зазорным при его чине и положении ходить в баню.
На то, что интервенты вынуждены были убраться, шенкурский лавочник смотрел просто:
— Сами с голодранцами справимся, больше и достанется — безо всякого дележа.
Забор с колючей проволокой. На вышках часовые.
Куда податься? В барабанщики, да? Чего уж… Чего, коли имени своего и то лишился, Федька!
Бежать? Беги. Даже с Мудьюга совершено несколько побегов, последний, самый большой, нынче в сентябре.
Беги и ты, будь на то желание. Есть желание, воли нет. Тюрьма — не мать родна. Месяцы «финлянки», мудьюжский карцер, одиночка, тифозные бараки, потом лагеря, лагеря — заборы из колючки, на вышках — часовые. Коль не сломлен я, то согнут. Серединой двора не пройти, жмусь к забору. Голову кружит, появляется страх. Страх перед землей без заборов, без колючей проволоки. Болезнь это тюремная. Не совладать с ней. Как с тем, что, вечно голодный, я припрятываю в карманы остатки скудной арестантской пайки и боюсь их съесть.