Черно, будто в поле-новине! Бывало, лесок кустился, березнячок и ольха, птахи распевали, ромашки, колокольчики цвели-красовались, но топором свели тот лесок, сожгли в валах-кострах и пни выкорчевали. Шибает с новины чадом головней, пеплом сыпучим. Бросит мужик на раскорчеванной деляне зерно россыпью. Посеет и тоскуй: взойдет ли? Может, одна дурная трава попрет? Бывает ведь… всяко бывает!
* * *
— Из вашего взвода, красноармеец Достовалов, должен быть наряд сопровождать пленных в штаб. Бойцы, однако, отказались брать тебя. Почему?
Комиссар прохаживался, шинель внакидку. За столом пили чай трое пленных, макали в кружку сухари.
Хари-то у них, кирпича просят — известно, на заграничных хлебах наели.
— Я б, товарищ; комиссар… — Ишь, гады, сухарики грызут. — Я б их до первого бугра довел, товарищ комиссар.
У пленных рожи сытые вытянулись.
— Вот как? — сказал Телегин и шинельку поправил.
Не избу я видел с лавками вдоль стен, с божницей в кутнем углу — стоял перед глазами бугор суходольный, на голом темени сухой песок. Не товарища комиссара я видел — Ширяева, как он песок кровью поил, топорами изрубленный.
— Ты кто по соцпроисхождению? — резко обратился комиссар к пленному с краю.
— Тульские мы, — вскочил тот, руки по швам. — Из крестьян.
— Ты? — поднял комиссар другого пленного с лавки.
— Из Маймаксы. Насильно мобилизованный. Из судоремонтников я, котельщик.
— Выйдите, — не спросив третьего пленного, комиссар всех их выдворил из-за стола.
Гурьбой, толкаясь высыпали они вон.
Телегин остановился у окошка.
— Д-да, насчет классового чутья у тебя, товарищ;, обстоит неважно. Очень плохо обстоит. Кстати, как эти в плен попали? Кто брал?
А я и брал. Заодно с Загидулиным. Секрет белых обнаружен был с вечера. Подползли мы. Луна, светлынь. Загидулин, не долго думая, крикнул: «Кончай базар, давай плен. Лазаренко, держи их на мушке!» Дескать, нас много. Ну, те трое остолопов руки вверх и винтовки кинули.
Телегин усомнился:
— Загибаешь, товарищ! То у тебя луна, светло, то белые не заметили, что вас двое. Сдались без сопротивления. Подумаешь, силачи у вас объявились в третьей роте, семеро одного не боятся!
Прищуренный глаз комиссара с ехидцей выцеливал меня в упор.
Дыхание зашлось: будя… не цепляйся, комиссар. Будя душу-то вынать! Взяли мы с Загидулиным беляков честно. Ротный, обратно же, хвалил и руку перед строем жал.
Я вытянулся, звякнули на поясе гранаты.
— Разрешите идти?
Телегин все в упор выцеливал.
— В бою злость — надо. Но после боя? Что с тобой происходит, парень? Коммунисты на добрые дела народ подняли. Революция! Тыщу лет о ней светлые умы мечтали! С ненавистью ломать можно, строить — нельзя. По злобе людей не осчастливишь.