Мы, как всегда, отсчитывая глотки, цедили чифир в узком кругу.
– Мне прочесть можно? – безразлично спросил Гешка Безымянов.
– Это ты у поэта спроси, это его касается, его фокусы! – добродушно рассмеялся Соловей.
Я протянул письмо Гешке. Он долго вчитывался, лицо его оставалось безразличным, и только губы иногда вздрагивали, как бы преграждая путь вздоху, рвущемуся изнутри…
– Лихо, политик, ты устроил, – сказал он. – А ты-то, Леха, знаешь, что такое искусствовед? – спросил Гешка, чуть усмехаясь.
– Ты же грамотный, Гешка, – презрительно отметил Соловей, – школу кончил, под гитару поэзию исполняешь! Неужели неясно, что ли? Искусствовед – это человек, который ведает у нас всем искусством, один из самых главных, кто этим делом занимается. Ясно же сказано – искусствовед, а ты – кто да что!
Я представил свою знакомую, которая уже давно была вынуждена работать за гроши экскурсоводом и орать полупьяным туристам в мегафон в сонном качающемся автобусе: «Товарищи, мы проезжаем город Владимир, слева – церковь такого-то века, справа – стены такого-то, за ними…» Но тут она осекается, чтобы не потерять последнюю работу, потому как за стенами – штрафная Владимирская тюрьма, в которой полно политических. А может, она и не осекается, а говорит, что за ними – тюрьма…
По крайней мере, я не стал вносить поправки. Мне было приятно, что за такой подарок в далекой Сибири ее сочли заведующей по культуре…
Гешка долго что-то обдумывал, даже от очередного глотка чаю отказался.
– Слушай, Соловей, – наконец заговорил он, – побеседуй с главным нарядчиком, все же хочу попасть на твой объект, и спроси у своей Вали, есть ли на их стройке свободные места, ну чтобы окна общаги на объект выходили.
– Тебе-то вроде еще рано на лагпункт из окна глядеть, – усмехнулся Соловей. – Для кого же тогда, если не секрет? Впрочем, о чем разговор! Чтобы цемент таскать, всегда место есть, особенно для баб. Запиши адресок Вали и передай своей подруге.
Гешка скривился, но молча записал.
«Рыжая, – подумал я, – та, что к рефрижератору подходила! Что же это, Господи! Я там нес всякую околесицу по разным адресам, а теперь выламывайся в разных стилях! Ведь эти, если подружатся, будут друг другу письма зачитывать, и тогда – хана! А может – не Рыжая? Как, собственно, мог ее Гешка найти? По логике – никак». Тайна оставалась тайной, а я впутался в новый роман…
«Валя, – писал я в ответ от лица и души Соловья, – не стану Вас заверять, что я философ, и присваивать себе чьи-либо стихи. Вы, надеюсь, поймете меня и без стихов, хотя искусством я очень интересуюсь. За годы, отсиженные в лагере, было у меня несколько друзей, которые могли бы рассказать Вашим преподавателям о том, о чем они никогда и не слыхали. Попадаются, знаете, в лагерях такие люди, а иногда и чаще, чем на воле. Так вот, друзья не забывают, так что подарком не стесняйтесь. Я мог бы о многом Вам рассказать, не только об импрессионизме, но знаете, лучше при личной встрече. Эпистолярный жанр хорош, когда есть подлинная близость, а как проверить – есть она или нет! Нужна для этого тайная встреча. Ваш Л. С.».