– Эй, политик, – крикнул Гешка, когда я обессиленно рухнул на доски, – давай на баржу! С баржи шпалы разгружаем, там кран работает, будем только цеплять шпалы к стропам, я и один справлюсь, а ты отлежишься!
Шпальный брус был беспорядочно навален на баржу, и я старался хоть как-то помочь. А вольный крановщик все время делал вид, что с механизмом что-то не ладится. Он был тюменским, местным, боялся, что расправятся, если будет особенно усердствовать, да и вообще соображал, что к чему. Все шло неплохо. Крановщик махал руками с раскаленного неба, желая показать, что с мотором перебои, мы с Гешкой забрались в чащу шпал… И тут случилось непредвиденное: баржу оторвало от причала, и мы услышали первую предупредительную очередь в воздух… Река Тура несла нас к смерти.
Все люки, ведущие в трюм, были завалены проклятым шпальным брусом. По слизи мокрых бревен мы скатились вниз, на палубу, и замерли.
– Кто на вышках? – коротко бросил Гешка.
– Чучмеки, – ответил я, – сегодня видел Ахмета…
– Да этот точно отправит поговорить с Аллахом. А ты ему еще про Коран толковал…
– Может, в воду прыгнем?
– Куда прыгать, – цедил сквозь зубы Гешка, – уже на самую середину отнесло, в воде точно пристрелят.
– Может, руки вверх подымем в знак того, что мы ни при чем?
– Подымай, не подымай, политик, все равно этот азиат выстрелит. Хрен я им перед смертью руки подыму…
Баржа все стремительней приближалась к незримой черте, делившей на воде запретную «свободную» зону от зоны исправительной. Мы точно теперь видели, что на поплавке, в своем скворечнике, качался именно Ахмет. Он, как бы нехотя, выплюнул чинарик и прицелился. Одновременно со стороны вахты взмыли в воздух три ракеты.
– Что ж, и здесь без салюта обойтись не могут, – усмехнулся я.
Страха не было. Было только горькое черное чувство собственного бессилия. Ничего не знал и не знаю я на земле, нет, не страшнее, тошнотворнее этого чувства…
Гешка отозвался, не меняя обычной своей интонации:
– А это, политик, как на парадах наших… Если случайно жив останешься, напиши Люде этой – погиб, дескать, смертью храбрых, но коммунистом просит не считать.
– Это рыжей, что ли? – не удержался я. Я не увидел, но почувствовал, как он смерил меня презрительным взглядом.
– Откуда я знаю, рыжая она или нет. Я ее в кино не видел.
Баржа медленно пересекала финишную черту. Пять или шесть пуль ударили по шпалам. Снова пошли куда-то вверх три ракеты.
– Эх, бля, всего три года не досидел, – вздохнул Гешка, – зато, кажется, нас освобождают досрочно…
Я даже не заметил, как Ахмет перестал целиться и стрелял поверх голов, и как где-то за нашей спиной затарахтел катер.