Закончив уборку, приняв душ и выпив кофе, я облачился в шелковый стеганый халат, обладавший, как я давно убедился, свойством создавать настроение умиротворения и покоя. Смеркалось, я задернул шторы и сел за письменный стол. Комната тонула в полумраке, лишь на поверхности стола лежал яркий круг света, позволяющий концентрировать внимание на листке бумаги, который я вынул из кожаной папки с окованными медью уголками. Пришло время серьезно подумать.
Честно говоря, заниматься этим дома я не имел права. Но что поделаешь, когда официальная обстановка не располагала к творческой деятельности. В своем рабочем кабинете я мог выдавливать из себя только казенные штампы, автоматически складывающиеся в приемлемую и понятную для начальства форму отчетов, рапортов, донесений. Правда, большинство относительно простых дел решались именно таким методом. Существовали инструкции, выработанные за десятилетия опытным путем алгоритмы, которые позволяли усилиями многих людей, действовавших исключительно в рамках своих служебных обязанностей и полномочий, «расколоть» проблему. Сейчас, однако, требовалось нечто совсем иное. Нужно было поймать за тонкую нить дрожащую тень бабочки-ассоциации, загнать ее в зыбкую ячейку памяти и прихлопнуть там, чтобы уже не вырвалась. Я никогда не мог четко уяснить себе, как именно происходит этот процесс. Иногда самые далекие от сути дела фразы, всплывавшие в мозгу, знакомая мелодия, донесшаяся из окна на грани слышимости, какой-нибудь оттенок цвета или запаха заставляли вдруг кристаллизоваться перенасыщенную массу фактов, в неуловимые мгновения превращая ее в жесткую пространственную решетку единственно возможной логической схемы. Искусство заключалось в умении особыми приемами, найденными после многих часов долгих вечеров и дней беспомощного метания в лабиринтах догадок, разрушающихся от грубых прикосновений рассудочного метода, привести себя в нужное состояние души и тела.
Своим любимым японским карандашом фирмы «Мицубиси», тонкий грифель которого не нуждался в кропотливой и грязной процедуре затачивания, я выписал на листке четыре цифры: 2–5 — 4–3, которые прочно врезались мне в память после того, как я мельком взглянул на кольцо Генрика во время игры в покер за столиком паба на таком далеком сейчас острове Гадё. Почему именно эти цифры и именно в такой последовательности использовал осторожный Виктор Богданович? Может быть, это перестановка чисел натурального ряда. 2–3 — 4–5? Тогда продолжение должно выглядеть, как 6–7 — 8–9 или, после аналогичной перестановки, 6–9 — 8–7.