— Приветствую бурными хлопками, как строчат теперь в газетах! — снова весело загремел Токарев, — А что не кадет — в этом я уверен… Приятельница наша тоже так считала. Вспоминали мы вас, Федор Миронович. Как же, как же…
— Да скажите, Коля, какая такая приятельница?
— Я сегодня только из Петрограда, — понимаете, ну? И вот просила меня передать вам, коли увижу.
Он отогнул полу шинели и, вынув из кармана смятый конверт, отдал его Феде. По бисерному, ровному почерку сразу можно было узнать — от Ириши.
Федя быстро ознакомился с письмом.
— Вот как?.. — о чем-то задумался он. — А я ничего и не знал. Давно это?
— О чем это вы? — набивал трубку Токарев, старательно уминая в ней табак большим пальцем.
— О Карабаевой. Получается так, что замуж выходит?
— По-моему, так уже вышла! — засмеялся Токарев.
— Но она пишет, что еще дома живет.
— Не делает платье монахом, — так? Ну, то-то и оно; здоровьем он поправится — и найдется своя квартирка. Пошли, что ли? Мне тут в одно место… партийное.
Он закурил трубку, и они пошли по Крещатику, в сторону от того района, где жил Федя.
Токарев рассказал о себе, о первых революционных днях в Петрограде, об Ирише и Ваулине: с горячностью и сердечной похвалой он назвал Сергея Леонидовича своим «лучшим другом».
Ваулин, оказывается, схватил жестокий плеврит, уложивший его в постель, но он ни на час не перестает интересоваться делами партийной организации. Он диктует Ирише статьи и заметки, и она относит их в «Правду», она приводит к нему товарищей, живущих с ним одной и той же жизнью революционеров, и он сам, Токарев, не выходил, поскольку позволяло время, все эти дни из ваулинской комнаты. Пребывание здесь превратилось для него, как выразился, в «краткосрочные партийные курсы».
Но партии нужны работники всюду, — и Николай Токарев возвращается теперь на родину, в маленький Смирихинск, где, без лишней скромности говоря, может оказаться более нужным и полезным, чем в столице.
В чем эта польза? А в том, что в Смирихинске сейчас довольно значительный этапный солдатский пункт, а также окружное управление по распределению военнопленных. Немало «воинских чинов», которых надо «переплавить» в большевиков.
— Этим и заниматься будете? — рассеянно улыбнулся Федя.
— Так точно, — по-солдатски ответил Токарев. — Революция, Федор Миронович, ведь только началась, а не кончилась.
«Вот оно что…» — подумал Федя.
Он вспомнил в этот момент бритоголового, очкастого Эдельштейна в студенческой столовке и вслед за ним — туберкулезного, длинношеего Гашкевича: двоих разных людей, между которыми поделил свои симпатии. Он посмотрел сбоку на шагавшего с ним рядом земляка-солдата, которого когда-то снабжал литературой, и почувствовал, что то же большое чувство приязни и душевного доверия возбуждает в нем и Николай Токарев.