И потекли дни нашего героя в довольстве и счастии: полное самых обворожительных воспоминаний утро сменяет игривый полдень, за полднем наступает очаровательный вечер, вечер тонет в волнах бурной ночи; а там опять утро, опять полдень, опять вечер, опять ночь… Это ли не жизнь, черт возьми!
Встанет, положим, Петруша часов в двенадцать, ну, туалетом займется в меру, часок-другой, а там кучера велит позвать (благородная страсть к лошадям привита ему вместе с оспой).
— Здравствуй, Семен!
— Желаем здравия, батюшка Петр Миколаич.
— А что, Семен, я ведь хочу Злобного променять…
— Разумеется, это ваше дело, Петр Миколаич, но только конь добрый: насчет бегу ли, доброты — мать, а не лошадь! Опять же, Петр Миколаич, и то сказать, зад у ево ровно печь, в ноге бабка низкая, ну и тело на себе держит в наилучшем виде.
— Да, все это так; но…
— Ваша барская воля, Петр Миколаич…
— Ведь нельзя же нам все на одной да на одной; ведь, слава богу, мы не нищие какие.
— Зачем же нищие…
— А не нищие, так из-за чего же мы жмемся?
— На что жаться…
— Ну так ступай!
Через полчаса Петруша уже красуется где-нибудь на заднем дворе в Кузнечном переулке или Николаевской улице, этих главных притонах лошадиных барышников.
— Менка будем делать, Петр Миколаич, али купить желаете? — спрашивает плутовская чуйка, похлопывая кнутом об сапог.
— Да, меняться.
— А какого товару желаете, Петр Миколаич, помягче али с огоньком?
— С огоньком, с огоньком.
— Мирон! — кричит чуйка, — выведи-ка Московку.
В конюшне начинается страшная возня, голоса ревут: «тпру!.. черт!.. уйди, убьет!» — и через минуту Мирон как сумасшедший вылетает из двери, а следом за ним козлом выпрыгивает Московка: глаза горят, ноздри испускают страшный сап и храп, — видно, что порядочную баню получила эта Московка перед выводкой. Сделав два-три прыжка, лошадь становится на задние ноги и ловит передними повод.
— Актриса, а не лошадь! — вопиет чуйка, — ровно ролю какую, дьявол, играет. Ну-ка, пробеги, Мирон.
Мирон несколько раз пробегает с лошадью мимо нашего героя; Петруша в восхищении…
— А сколько ей лет? — с видом знатока спрашивает он.
— Три года, — бессовестно врет чуйка. — Три али четыре? — спрашивает он Мирона.
— Четвертая вот весна будет, — не смигнув даже, подлыгивает Мирон.
— Ну, ей не четыре, а больше, — важно произносит герой.
— Сейчас издохнуть, Петр Миколаич! Извольте зубы посмотреть.
Тут чуйка лезет лошади в рот и показывает Петруше такие зубы, из которых несомненно явствует, что животине больше пятнадцати лет.
— Ну, вот же и видно, что ей лет пять, — упорствует наш герой.