В последний раз ее иссохшая грудь поднялась и опустилась. Мария вытянулась и больше не пошевелилась. Анастасия в потрясенном молчании смотрела на бабку, хотя внутри все разрывалось от молчаливых рыданий. Хотелось выть, биться головой о стенку, царапать лицо… но что это изменит? Бабушку не вернуть.
— Мария не хотела, чтобы ты плакала, девочка, но иногда другого способа прогнать боль попросту нет, — запинаясь, пробормотал Уильям. Бедняга сам задыхался, стараясь сдержать слезы. Однако он был прав, прав полностью и безоговорочно. Мария не желала бы, чтобы они скорбели, и предупредила об этом внучку.
Но Анастасия все же всхлипнула, оплакивая не столько бабушку, которая обрела избавление от неотступной боли и не одобрила бы, чтобы по той, которая прожила столь чудесную полную жизнь, лили слезы, сколько собственное одиночество.
Сэр Уильям помог ей вырыть могилу. Немало куда более сильных мужчин предлагали свою помощь, но Анастасия наотрез отказалась. Остальные уважали Марию, благоговели перед ее даром, побаивались, но не любили.
По старинному цыганскому обычаю все, чем владела покойница, включая кибитку, было либо уничтожено, либо сожжено. Но Анастасия нарушила многовековую традицию, отпустив лошадей Марии на волю вместо того, чтобы убить, как обычно делалось, если поблизости не было зоркого надзора властей. Кроме того, она сохранила кольцо, подаренное Марии первым мужем.
— Именно его я любила больше остальных, — часто говаривала Мария, когда они сидели вечерами у костра и говорили о тех многих, женой которых она становилась. — Он подарил мне твою мать.
Кольцо ничего не стоило, так, дешевая безделушка, но для Анастасии оно было дороже всех драгоценностей мира, потому что принадлежало когда-то ее дедушке и бабушке, и лишь поэтому она будет хранить его. Уильям хотел было отправиться в Хаверс и заказать каменную плиту на могилу, но Анастасия его отговорила, открыв последнее желание бабки.
— Мое тело будет покоиться здесь, а память уйдет с тобой, — сказала она в ту ночь, когда открылась, что умирает. — Но мое имя я хочу сохранить в тайне. Если я должна лечь в чужую землю, пусть никто ничего обо мне не знает.
— Когда-нибудь я сама положу плиту, — пообещала Анастасия, — только безымянную.
В эту ночь все члены табора положили на холмик что-то из еды: таков был долг семьи по отношению к усопшей, иначе ее дух придет и станет тревожить живых. Так по крайней мере утверждали старые предания. Правда, это правило не относилось к друзьям и знакомым, но все почтили Марию.