Смотрю, она на глазах меняется. В лице ни кровинки. Обняла меня за шею, прижалась к плечу и молчит.
— Чует мое сердце, — шепчет, — не увидимся.
— Я говорю, брось, фашистов разобьем, прилечу.
— Хорошо бы, — отвечает, — но войны без жертв не бывает.
Не знаю, сколько мы просидели так. Вдруг она уткнулась мне в грудь и шепнула: «Хочу от тебя ребенка...»
— Что ж потом?
— Уже на фронте получил от нее письмо. На медицинские курсы она собиралась. Так и не знаю, родился ребенок или нет.
Когда уже пили кофе, Иннокентий сказал:
— Ты вот что, Сережа, Где бы ни был, связь не теряй.
— А как же.
— От Николая давно получал весточку? Как он? Доволен?
— Доволен... Вся жизнь у него искалечена, а доволен. Все мы довольны... — горько усмехнулся Сергей.
Проводив Пронькина, Иннокентий сел в троллейбус и поехал к месту службы. Милославский устроил его сначала охранником в Мюнхенское отделение НТС, а потом, за скромность и послушание, он был назначен экспедитором: шестьдесят марок в неделю! Тридцать марок он отдавал монашке за квартиру. Хватало не только на питание, но и на одежду.
Почти два года прошло, как он вступил в «солидаристы». И, несмотря на покровительство Милославского, долго не мог проникнуть внутрь этой организации. Только в последние дни дружки и знакомые Милославского стали в какой-то мере принимать его за своего, перестали таиться, начали приглашать на совещания, давать кое-какие поручения.
Константин Витальевич встретил его приветливо, покровительственно улыбнувшись, спросил:
— Как, господин сибиряк?
— Стараюсь, осваиваюсь.
— Похвально. Какие планы на сегодня?
— Будем готовить литературу, снаряжать шары.
— Знаю, знаю, — улыбнулся Милославский, — я не об этом. Может, навестим фрау фон Крингер, а?
Иннокентию была противна мысль о посещении заведения фрау фон Крингер, но он беззаботно ответил:
— С удовольствием. Вы не боитесь, Константин Витальевич, что я могу отбить у вас Эльзу?
— Нет, не только не боюсь, но и сам готов уступить ее тебе. Что-то не нахожу с ней контакта... Я, пожалуй, займусь самой фрау фон Крингер.
Каргапольцев хорошо изучил своего патрона, понимал, что тут дело скорее всего в стремлении Милославского прибрать к рукам капиталы и заведение одинокой женщины. Вслух же сказал:
— А что же? Она переживает вторую молодость.
Милославский видел перемены, которые происходили в Каргапольцеве: стал следить за своей речью, уже не говорит «паря», «однако».
Константин Витальевич очень гордился, полагая, что все эти изменения — результат его тонкого психологического воздействия.
Каргапольцев и верно начал упорно работать над собой, но все давалось ему ценою огромных усилий: ведь за долгие годы скитаний по лагерям, Иннокентий отвык от многого, обретенного до войны, он должен был только работать и молчать. Все эти годы он не бывал в театре, не прочитал ни одной хорошей книги. И вдруг — откровенные и задушевные беседы с Рудольфом Нейманом. Почти забытое обращение «товарищ»... В нем начался процесс пробуждения и становления человека.