— Ойто! Назад! — кричал Тукпаш и швырял лепешки, чтобы завернуть овец, но те упрямо брели за вожаками к косогору, покрытому подлеском.
Он все-таки опередил их, схватил толстый сухой сук и что было силы ударил им по стволу лиственницы. Сук разлетелся на несколько кусков, а раздавшийся при этом треск был похож на выстрел из тозовки, но овцы все же испугались и шумно повернули вспять.
Тукпаш ревел по-медвежьи, издавал немыслимые звуки, только бы гнать, гнать овец. Он почти налетел на лохматую ярочку, котившуюся в кустах.
— Чтоб тебя! Места тебе не хватило внизу? Зачем сюда бежала? Вставай, вставай!
Поднял овечку на ноги, но та прошла немного и опять легла. Тукпаш снова заставил ее подняться. Жаль ему было бедную, а оставить нельзя.
Надо, чтобы она объягнилась на той стороне косогора, где солнечно. Там за ней присмотреть можно, помочь, если долго не разродится.
Довел все-таки до солнцепека, а тут другая напасть: над только что объягнившейся маткой кружило с десяток ворон.
— Кш! Ой-ий! Чертовы птицы! — замахал шапкой Тукпаш.
Вот нахалки! Их ничем не проймешь. Наглые. А старые вороны, столетние карги, стараются отогнать овцу от ягненка, чтобы выклевать ему глаза.
— Кш, шайтаны!
В арале с десяток лиственниц, и все черны от вороньих гнезд. В воздухе не умолкает громкое карканье.
— Кш! Пошли вон! — надрывался Тукпаш.
Ну и денек выпал — не одно, так другое! Наперерез — откуда только взялся? — выскочил табун лошадей. Впереди несся черный лоснящийся жеребец. Набрав бег, табун мчался к воде, сытый, буйный, озорной, с развевающимися тяжелыми гривами, поднятыми хвостами, дерзким ржанием и громким топотом. Некоторые кони от избытка сил хватали друг друга зубами за бока, успевали на полном скаку побиться задними ногами.
Вот беда так беда: этих, полудиких, не остановишь. Злой жеребец, а особенно задиристые перволетки ни за что не минуют окотившуюся овцу. Набегут и растопчут. Почему они так делают, что их заставляет, — кто знает? Но Тукпаш сам видел такое, когда позапрошлой весной сакманил у Мыйыксу.
На ворон он рукой махнул: пусть от них овца сама отбивается. Главное — табун.
К водопою они поспели вместе — кони и Тукпаш.
Овец тут не было.
Значит, обошлось. Но ведь напьются кони и станут озоровать.
Жеребец пить не стал. Раздувая ноздри, он смотрел на Тукпаша и грозно бил передними ногами землю.
Страшно Тукпашу. А ну как набросится? И уйти нельзя, пока табун не уйдет.
Он любил смотреть на косяки в альпийских лугах под белками. Сам искал встречи с ними. Красота, какая — словами не выразить! Нет на свете животного прекраснее лошади. Вот табун испугался тебя, и полтысячи диких скакунов разом всхрапнули и ринулись прочь, сминая цветной ковер покатого склона. Будто аркан оборвался, будто земля накренилась. Миг — и исчез табун, а вскоре вытянулся разномастной лентой-змейкой по горе, что напротив…