Фашист зло усмехнулся, болезненно скривил и без того кривое лицо и выпил водку, пролив себе за ворот.
Красноголовик не обошел и Суздальцева, протягивая ему полстакана и называя его «юношей пустынных дубрав». Последним выпил сам Красноголовик, с особенной жадностью истосковавшегося алкоголика, совершавшего все это время над собой пытку воздержания.
Сидели, дружно жевали, поглощая колбасу, хлеб, плавленые сырки. Суздальцев был благодарен им за то, что приняли его в свое творческое братство, окружили своими вдохновенными переживаниями, открыли доступ туда, где творится искусство. Он надеялся, что во время разговора возникнет минутка, когда он поведает своим новым друзьям о себе. О своем тайном замысле. О ненаписанном романе, где русский странник, покинув родной чертог, отправился на поиски чудесной восточной страны, сказочного града. Роман, написанный ярким фантастическим языком, будет изобиловать описанием восточных пейзажей, дворцов, отважных наездников и упоительных танцовщиц. Он ждал, что его выслушают, одобрят его замысел. Ибо и они, как и его герой, суть вечные странники, пустившиеся в путь за своей недостижимой мечтой.
– Но все-таки, старичок, – обратился Фашист к Разбойнику, направив на него злобные веселые глазки, – все у тебя, сколько ни слышу, какие-то мышки-норушки, лягушки-квакушки… Какая-то мелкота. Взял бы, например, и написал стих про слона. Как он мальчика Петю хоботом захватил и закинул на хер на другую планету. Оригинально, смело!
– Я тебя сейчас самого на другую планету закину, – угрожающе ответил Разбойник, и казалось, в плечах у него хрустнули мышцы.
– Нет, честное слово. Сколько тебя ни слушаю, год или два, все про этих мышек-норушек. Ничего другого написать не умеешь? – не унимался Фашист.
– Оставь его в покое, – заступилась за Разбойника Роза, которая, было видно, симпатизировала суровому косолапому поэту и даже несколько раз клала ему на плечо руку с обкусанными ногтями. – Можно подумать, что ты изображаешь кого-нибудь, кроме гадких фашистов или каких-нибудь других уродов и нелюдей. На Новый год в Доме культуры лешего изображал, а в клубе железнодорожников – водяного. Нет бы сыграть Ивана Царевича или прекрасного принца. Да не берут, личиком не вышел.
– Молчала бы ты со своими жидовскими революционерками, – вдруг произнес Пожарный, с ненавистью глядя на Розу. – Правильно ее казак шашкой рубанул, а не то она, твоя жидовочка, нашего брата, русского мужика, к стенке бы ставила и в яйца стреляла.
– Погромщик, антисемит! – тонко взвизгнула Роза, протянув к Пожарному растопыренную пятерню.