– Я не думал. Мне некуда уезжать. Здесь моя работа, мое творчество. Здесь мне хорошо.
– Тогда уходи, – сказала она, и голос ее был глухой, грубый, с потаенной жестокостью. – Прямо сейчас уходи.
Его прогоняли. Он был не нужен. Это могло быть для него оскорбительным. Это и было для него оскорбительным. Но вместе с этим он почувствовал облегчение. Так просто рвалась эта связь, которая казалась восхитительной, но была обманчива, не имела будущего. И эта женщина первая это поняла. Она освобождала его от нелепых объяснений.
– Хорошо, я уйду, – ответил он, вставая. На ощупь отыскивал свою одежду, отделял от ее юбки, чулков.
Оделся. Вышел из светелки. Через калитку прошел наружу и оказался на речном обрыве. Вся река, берега, цветущие черемухи были еще в черной тени. Но на небе была огромная желтая заря, и на реке в нескольких местах лежал ее латунный отсвет. Пели соловьи, непрестанно, по всем холмам и рощам, всем темным оврагам с талой водой. И он, оставив вторую в своей жизни женщину, испытал такое освобождение, такой прилив сил, обожание к этой могучей заре, черной реке, соловьям, что потом вспоминал о них в самые тяжкие невыносимые дни своей жизни.
Лето ошеломляло своей стремительной, бурной красотой, каждый день изумляло своей новизной и свежестью. Там, где еще недавно была серая блеклая пустошь, вдруг появлялись цветы, покрывая все бугорки и ложбинки. Сначала желтые. Их тут же сменяли белые. За ними следовали голубые. Казалось, кто-то волшебной рукой стелит вдоль опушек разноцветные платки и косынки, дает полюбоваться ими день-другой, а потом сдергивает их и стелет новые, с новыми дивными узорами. Вдруг в одночасье зеленые сочные лужки и луговики, обочины дорог и окраины вспаханных полей покрывались цветущими одуванчиками, огненно-золотыми, солнечными, ликующими. Вся земля, вся летняя теплая Русь становилась золотой. Эти золотые поля и дороги уходили за горизонт. Казалось, что кто-то славит Творца, устилает ему пути. И Суздальцев знал, что одуванчик – это цветок русского рая; вот-вот он увидит, как по золотым цветам приближается к нему пернатое диво в белом хитоне со следами золотой пыльцы.
А потом одуванчики за одну ночь исчезали, и луга были пепельные, серебристые, и ветер уносил в небо тихие летучие семена, и весь воздух светился от крохотных тихих лучей.
Он не успевал насладиться этим золотым великолепным нашествием, как вдруг оказывался на цветущем лугу, где еще не побывали косцы. Полдневный жар, накаленный воздух, сверканье бесчисленных цветов, ворохи лилового горошка, россыпи ромашек, робкие и нежные колокольчики, розовый подорожник, желтый зверобой, белый тысячелистник. И разноцветные кашки, и малиновые гвоздики, и все это спутано, благоухает, жужжит шмелями и пчелами, мерцает мотыльками и бабочками. Невозможно пройти – твои ноги запутались в травах. Невозможно смотреть – ты слепнешь от стеклянного блеска, от моментальных огненных вспышек. Кругом тебя гулы, свисты, медовые благоуханья. И кажется, ты близок к сладкому обмороку, рухнешь на эту россыпь ромашек, сомнешь эту хрупкую семью колокольчиков. Над тобой замелькают, залетают серебристые голубянки, промчится огненно-красный «червонец», проплывет, как летающий белый цветок, бабочка боярышница.