В это время под Сталинградом разгорелась небывалая битва, завершившаяся героическим наступлением Советской Армии на гитлеровцев. И Горев, выписавшись из госпиталя, выехал прямо на Сталинградский фронт.
* * *
Три года воюет Горев, а Рыжик так и не нашелся. Большой уже мальчишка — четыре года человеку. Где он? Что с ним?
Однажды в день рождения Феди Николай Егорович встретил в небольшом румынском городе мальчугана, очень похожего на Рыжика. И остановился.
— Как тебя зовут? — спросил Горев, изрядно коверкая румынские слова.
Темноглазый малыш внимательно осмотрел русского летчика. Видимо, ему понравились боевые ордена Горева — он долго не спускал с них восторженных глаз.
— Михай, — ответил малыш наконец.
— Пойдем‑ка мы с тобой, Михай, погуляем, — предложил Николай Егорович.
— Пойдем, — охотно согласился Михай.
— Давай‑ка мы игрушку тебе купим.
— Купим! — радостно улыбнулся малыш.
Но магазин игрушек оказался закрытым — жизнь в городе только налаживалась. Горев, расстроенный неудачей, осторожно постучал в закрытую дверь магазина. Потом постучал погромче. Еще постучал. Дверь все‑таки открылась, и старик румын удивленно взглянул на нежданных гостей.
— Пожалуйста, — сказал Горев, — пожалуйста, извините нас, но нам очень нужна игрушка.
— Лошадь, — пояснил Михай.
Старик молча переводил недоверчивые глаза с Михая на Горева. Что за странные покупатели!
— Я вас очень прошу, — горячо сказал Горев. — Очень!
Старик покачал головой, наклонился к Михаю и спросил, какая ему нужна лошадь.
— Большая–пребольшая! — поспешно ответил Михай. — Чтобы сама катала…
Старик принес лошадь больше самого Михая. На ней было роскошное седло, стремена и уздечка. Михай сейчас же влез на коня и издал воинственный клич. Николай Егорович осторожно толкнул лошадь. Михай натянул вожжи. Ему казалось, что конь скачет во весь опор. Он смеялся от счастья, и Горев смеялся вместе с ним.
…Когда в Румынии отцветали каштаны, Николай Егорович получил отпуск и поехал в Архангельск искать Рыжика.
Весна в Архангельске только начиналась. Широкие деревянные тротуары были мокры от таявшего снега. Лед на Двине почернел и потрескался. День–другой — и он тронется, поплывет к морю. Долго не темнело, приближались белые ночи.
В этом северном городе не было следов войны. Так славно пахнуло на Горева мирной жизнью от чистых светлых витрин, от необшитых досками памятников, от этих детсадовских малышей, важно шествующих по набережной на прогулку! Идут не спеша, без излишнего шума и гама, с достоинством поглядывая вокруг. Видно, все народ серьезный, дисциплинированный. Но так и норовит какой‑нибудь укутанный шарфом товарищ деловито пройтись по лужам или забрести в снег, что еще сохранился по обочинам.