Нет, для этого необязательно учиться профессионально, достаточно сдать экзамен строгой комиссии, которая прослушает, спросит что-нибудь, что придет в голову, и решит, годна ли. Такой экзамен столь же обязателен, сколь похож на лотерею.
Комиссия устала, ее членам все равно, будет ли какая-то Анна Герман официально считаться певицей или так и останется самодеятельной. Какая разница, если она поет в клубах и непонятно что? Никогда не умела петь перед равнодушными людьми (пег, члены комиссии вовсе не были равнодушными вообще, им просто скучно слушать именно меня), а скорее всего просто была не готова, пела плохо, скучно. Результат не заставил себя ждать — я не сдала экзамен. И вопрос об американском писателе Артуре Миллере, на который я не смогла ответить, здесь ни при чем. Если бы комиссию поразило мое исполнение песни, и вопрос задавать бы не стали.
На сей раз никакой «рыбы в зубах», вынырнуть-то вынырнула, но вся в тине. Если честно, то заслуженно.
Возвращаясь из Варшавы во Вроцлав, я размышляла, справедливо ли обошлась со мной судьба, и решила, что да. Я возомнила себя всемогущей, решила, что если у меня поставленный от природы голос и абсолютный слух, то заниматься вовсе не обязательно. Публике в крошечных клубах либо бывало все равно, лишь бы пели и танцевали, либо, если аплодировали мало, я списывала все на непонятливость этой самой публики.
Но здесь я пела перед профессионалами, пусть и не вполне объективными, но которым не все равно, как именно я пою. И профессионалам со мной было скучно.
Несданный экзамен мало что решал в моей судьбе, но я представляла, что скажут мама и бабушка («Может, ты вернешься к своей настоящей профессии?»), что скажет Скомпский («Я тебе говорил, как надо петь, но ты упрямица. Вот и поплатилась»), Янечка («Анечка, они ничего не смыслят в музыке и пении!»). По дело даже не в отзывах или поддержке, а в том, что меня поставили на место, вернее, я сама поставила себя своим равнодушным выступлением.
Эго был момент истины. Позже я думала (когда лежала без движения многие недели, у меня было время размышлять), что было бы, не реши Янечка силой показать меня Вроцлавской дирекции эстрады? Я стала бы неплохим геологом, сделала много полезной работы, пела бы у костра и по праздникам дома. Потеряла бы что-то эстрада? Возможно, но совсем немного. Потеряла я? Да, потеряла бы самое себя.
Но не менее важный момент был и тогда, когда я провалила экзамен в Варшаве. Совет попробовать еще раз через год — слабое утешение.
Что делать, возвращаться в труппу Скомпского и снова петь русские песни на манер цыганских, изображать собой светловолосую африканку, копировать тон в тон чье-то исполнение польского шлягера? Поискать работу геолога и со смехом вспоминать о своих попытках стать звездой эстрады? Или все же вернуться через год, по уже основательно поработав над собой? Только где работать, ведь со Скомпским теперь спорить было невозможно, я проиграла и права спорить с мэтром была лишена.