— С Копачом-то как встретились? — спрашивает.
— Когда батяня уже уехал. И мне и Павлинке досталось за то, что смолчали.
— Ах, ирод он, ирод! — Татьяна Карповна целует голову сына. — Ты, Тимошенька, лежи-отлеживайся. А я к Дарье Григорьевне сбегаю, мучицы разживусь, блинцов тебе постряпаю.
Пока она собиралась, Дарья Григорьевна сама в избу входит. Кошелку на пол ставит, на икону крестится.
Будто чуяла Дарья Григорьевна, что нечего есть Смекалиным. Муку принесла, картошки, мяса кусочек. Всего помаленьку. Татьяна Карповна возле нее суетится, не знает, куда посадить, чем потчевать.
— А я ведь только-только к тебе хотела.
— Так-то лучше вышло. — Дарья Григорьевна развязывает платок, садится на скамейку. — У нас, Татьяна Карповна, гость — в горле кость. Офицерик какой-то явился. Пьет-гуляет, и мой с ним заодно. Ты уж никому не говори, тебе только сказываю.
Тимка на печке лежит, туда-сюда головой вертит. «Офицерик-то, наверно, семеновец!»
— Много их теперь всяких, — говорит Татьяна Карповна. — Ты, Дарьюшка, хоть чайку попей. Больше нечем, сама знаешь.
— Будет вам, Татьяна Карповна. Сыта я. Как Тимоша-то, не оклемался?
— Поправляется, Дарьюшка, поправляется. — Татьяна Карповна смахивает тряпкой со стола. — Что ему? Кровь молодая, тело живучее. В одночасье поднимется.
— И Павлинка моя лежит.
— Знаю, Дарьюшка, Тимоша сказывал. Нехорошо вышло, а что делать. На все воля божья. Сейчас чаек скипит, подвигайся к столу.
— Нельзя мне, — машет Дарья Григорьевна. — Неровен час, хватятся. Пьяные, сама знаешь, какие... А мне еще в одно местечко сбегать надо.
Не успели женщины за дверь выйти, — Кирька Губан на пороге.
— Здорово, Тимка!
— Здорово, Кирька!
— Ты что, болеешь?
— Так, немножко...
— Хочешь, припарки сделаю?
— Ништо, обойдется.
— Наша бабушка от всех болезней травы знает.
— Моя маманя тоже знает.
Смотрит Кирька по сторонам, нет ли в избе еще кого. Нагибается к Тимке, шепчет доверительно:
— Слышь, Тимка, Павлинка тоже болеет.
— Знаю, мы с ней на Шумном простыли. Купались вечером, а вода как лед.
— Хорошо, что я не пошел, — радуется Кирька.
— Хорошо, — кивает Тимка. — С тобой бы хуже было.
— Пошто хуже?
— Хилый ты, — уклоняется Тимка.
— Хилый? А кто на печке лежит?
— Говорю тебе: купались.
Тимка по Кирькиным глазам видит: не все сказал Губан, что-то еще на языке вертится.
— Что еще знаешь, Кирька?
— Пещеру нашу обокрали! — выпаливает Губан. — Мешок с сухарями утащили, инструмент взяли, гамак твой изломали.
Говорит Кирька, а глазами туда-сюда юлит. Не верит ему Тимка: никто не мог залезть в пещеру, кроме самого Губана. Ишь, как зыркалы рыскают, будто кошкин хвост перед прыжком.