— Это ужасно…
— Что ужасно?
— Какая у нас была безрадостная страна…
Я молчал. Что я мог возразить? За окном — тоскливая панорама чахлых перелесков, убитых желто-серыми пятнами болот, какими-то сараями, промышленными свалками, заборами и кирпичными складами.
Ежась в китайском плаще, Алена вдруг продолжила:
— Знаете, я вдруг подумала: как только у русских появлялись деньги, они уезжали — Тургенев в Париж, Гоголь в Рим, Достоевский в Венецию, Горький на Капри, Маяковский и Евтушенко — в Америку. Даже Нобелевскую получили только те, кого выбросили, — Бунин, Солженицын, Бродский. А кого не выпускали, вспомните: Пушкин убит, Лермонтов убит, Гумилев расстрелян, Есенин повесился, Маяковский застрелился, Цветаева повесилась, Мандельштам расстрелян, Бабель расстрелян, Шпаликов повесился, Высоцкий сгорел от наркотиков. У какой еще литературы столько трупов?
Я мог бы продолжить этот скорбный список. Действительно, у какой еще страны рождается так много талантов, что их можно убивать, гноить по тюрьмам и выпалывать, как сорняки, или выбрасывать за рубеж?
Но я видел, что впечатлительную Алену уже лихорадит то ли от этих горестных мыслей, то ли от начинающейся простуды, и снова промолчал. По счастью, в Болшево на грязной, в лужах привокзальной площади стояла под фонарным столбом одна замызганная «Волга» с шашечками, я запихнул в нее уже захлюпавшую носом Алену, дал водителю рубль и, не помня по рассказам Мастера о том, когда в Доме творчества ужин, на всякий случай пошел в «Продмаг». Тут было всё, что можно увидеть в фильме Смирнова «Осень» и о чем можно прочесть у Ерофеева в «Москва — Петушки». Три отдельные толчеи у трех коротких прилавков — винно-водочного (там народ сметал в основном «Портвейн-777», «Плодово-ягодное» и «Солнцедар»), гастрономия (там были ливерная колбаса, загадочное «растительное сало» и три сорта сыра) и хлебо-булочного (черный хлеб буханками и белые батоны «французские») плюс отдельная очередь в единственную кассу. При этом сначала нужно было протолкаться к прилавку, выяснить у зачумленных и крикливо-хамских продавщиц стоимость того, что ты хочешь купить, потом отстоять очередь в кассу, заплатить, получить чеки и с ними вновь протолкаться к прилавкам за своими покупками! Всех, кто страдает от ностальгии по Советскому Союзу, я бы на один день отправил в этот болшевский продмаг 1968 года — пика могущества СССР!
Когда через двадцать минут я выбрался из продмага, прижимая к груди пакеты с сыром «Советский» (300 граммов), глазированными сырками (6 штук), коробкой конфет «Сливочная помадка», «французским» батоном и бутылкой коньяка «Арарат», на моем китайском плаще уже не было двух пуговиц, а туфли можно было смело помещать на авангардистское панно Оскара Рабина или Комара — Меламида.