Я вышел из воды. Я всё сильнее чувствовал усталость. Ослеплённый солнечным светом, я перестелил овечью шкуру и лёг отдохнуть в тени корабля и полены. Руно было толстым, пушистым, мягким, но достаточно плотным, — я смог забыть о неровностях поверхности подо мной. Лёжа на спине, я полузакрытыми глазами видел над собой женскую фигуру. Через несколько мгновений я уже перестал слышать монотонный шум волн и различать какие-либо посторонние звуки. Подняв голову, я мог любоваться красотой казавшейся безбрежной бухты. В единообразии пейзажа базальтовые утёсы сливались в одну исполинскую тёмную скалу с пиками и расщелинами, мрачную крепость с зубцами и бойницами. Отдаленность сглаживала различия и исправляла несоответствия. Если долго смотреть на скалы, взгляд вскоре перестаёт их различать: в подрагивающем воздухе всё сливается, и то тут, то там на пиках-башнях виднеются дымок и флаги. Солнце постепенно уплывало, настигая, таким образом, расстеленную подо мной овечью шкуру, его лучи заставляли играть золотом каждую его грязно-жёлтую ворсинку. Сон и нега настолько мной овладели, что я ленился передвигаться вслед за тенью. Оглушенный солнечным светом, я продолжал лежать неподвижно.
Мне не удалось бы сказать, сколько тогда прошло времени. А вот мой отец всегда мог сообщить с точностью до секунды, который час. Я то сжимал, то расслаблял веки и мог видеть маленькие разноцветные глобусы, красные, чёрные, жёлтые, они танцевали на постоянно меняющемся фоне и принимали всё новые и новые оттенки: от огненно-жёлтого до иссиня-чёрного; я видел диски, которые постоянно накладывались друг на друга, скрещивались, сливались и расходились, пестрые солнца будущего в темном или алом от крови небе. Периодически я приоткрывал глаза, а затем снова их закрывал и прижимал веки пальцами — так я мог видеть калейдоскоп из разноцветных то раскладывающихся, то вновь собирающихся вместе фигур; пламя охватывало чёрный замок, издавая страшный грохот, рушились его высокие башни. Горит Кристиансборг, вот уже три дня полыхает королевский дворец и ломает всё под собой разваливающийся по частям потолок Зала Кавалеров; языки пламени щекочут большие парадные портреты выдающихся датских государственных деятелей и монархов, они будто душат их, обворачивают ими рыцарские доспехи и подбитые мехом горностая мантии; со стен с треском срываются картины, искривляются, корчатся и приобретают уродливые формы, гримасничают, как паяцы, изображённые на них персонажи. Воины в тяжёлых доспехах и древние властители морей осуждены на костер аутодафе после проигранной схватки, та же участь уготована их золоту, драгоценным тканям и трофеям былых битв. Само небо приобретает оттенок пламени. Красное пятно под веками обращенного к Солнцу лица.