«За свою судьбу я Бога не гневлю, пойду тоску я в море утоплю». Голый Оток — вот где освежают память тех, кто до этого побывал в Дахау и Порт-Артуре. Как там было в буклете туристического агентства, который кто-то вытащил наружу, — шутка самого дурного пошиба? «Чистейшее море и девственная природа способствуют Вашему полному умиротворению». Да, умиротворение. Мир, закрывший глаза на то, что творится. «Голый Оток. Остров абсолютного спокойствия и свободы». В Центральном Комитете нам тоже так говорили, и на фотографии это выглядело весьма убедительно: синее море, белые скалы. Мы, каторжники, стоя по грудь в ледяной воде зимой должны были ковырять лопатами дно, доставать и грузить песок. Постепенно ты перестаёшь чувствовать и холод, и свои конечности. Если ты не поднимаешь на поверхность лопату с песком, тут же получаешь за это удар палкой. Одному из нас подобным образом сломали нос, бедняга так и продолжал работать, стоя по грудь в воде и истекая кровью, смешанной с ледяной слизью. Вскоре лопата поднимается и опускается сама собой. Соль разъедает твои фиолетовые от холода руки, обдирает их сильнее ветра. Море никого не жалеет. А почему только оно обязано проявлять сострадание?
Как всегда, море. Оно как Партия. Ты сам ничего не решаешь, а просто плывёшь по течению, приливы, отливы, ты следуешь указаниям других. «Я Уильям Кидд, когда я с якоря сняться решил, я против Бога согрешил, когда я сняться с якоря решил». Корабельный запевала тщетно пытался заглушить своим голосом крики продавцов апельсинов и песни пьянчуг в порту. В первые четыре года плавания «Джейн» периодически возвращалась на несколько дней в Лондон. Я тоже грешил против Бога, когда изображал горечь расставания с моим молчаливым, сдерживающим грусть, отцом и рыдающей матерью, да теплые объятия с сестрами и братьями в придачу.
А может, я и вправду плакал — мне же было всего четырнадцать лет. Я помню, как длинные, до талии, волосы и руки моей сестры Трин обвивались вокруг моей шеи. Пробивающая на слезу картина; сходите, прочитайте об этом в моей автобиографии. Я растрогался до крайности, когда это писал, и до сих пор чуть ли не плачу, перечитывая те страницы. Тогда же, когда мы прощались, единственным чувством, которое я испытывал, было облегчение: я наслаждался попутным ветром и думал о горизонтах, куда направлялся наш корабль, оставляя за собой белую полосу на морской глади, исчезающую за кормой. Так же легко, как с отцом и матерью, я простился со скипетром короля Исландии; я легко расставался со всем, что когда-либо имел, но позже осознал, что есть вещи, которые терять нельзя: сердце, твоё, других, флаги… Тяжёлая ноша, безжалостно давящая на твою спину, так и норовит раздавить. Боль пронзает тебе шею, но ты идёшь прямо и ровно. Хоть что-то.